Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

Он взглянул на Нолу, что-то обсуждавшую с другими клиентами. Она сияла. Он услышал ее смех и написал:

Нола. Нола. Нола. Нола. Нола.

Н-О-Л-А. Н-О-Л-А.

Н-О-Л-А. Эти четыре буквы перевернули его мир. Нола, маленькая женщина, вскружившая ему голову, едва он ее увидел. Н-О-Л-А. Через два дня после встречи на пляже он столкнулся с ней у супермаркета; они вместе дошли по главной улице до пристани для яхт.

— Все говорят, что вы приехали в Аврору писать книгу, — сказала она.

— Это правда.

Она пришла в восторг:

— О, Гарри, это потрясающе! Я первый раз встречаю настоящего писателя! Мне столько всего хочется у вас спросить…

— Например?

— Как люди пишут?

— Это получается само собой. В голове вертятся разные мысли, а потом превращаются во фразы и выплескиваются на бумагу.

— Как, наверно, здорово быть писателем!

Он посмотрел на нее — и просто-напросто влюбился до безумия.

Н-О-Л-А. Она сказала, что работает в «Кларксе» по субботам, и в следующую субботу он с раннего утра уже был там. Весь день он сидел и смотрел на нее, любуясь каждым ее движением. Потом он вспомнил, что ей всего пятнадцать, и ему стало стыдно: если кто-нибудь в этом городе догадается, какие чувства он питает к маленькой официантке из «Кларкса», у него будут неприятности. Его могут даже посадить в тюрьму. Тогда, чтобы не вызывать подозрений, он стал приходить завтракать в «Кларксе» каждый день. Уже больше недели он изображал из себя завсегдатая, делал вид, что ежедневно приходит работать, просто так, независимо ни от чего: никто не должен был знать, что по субботам его сердце бьется чаще. И каждый день, сидя за рабочим столом, на террасе Гусиной бухты, и в «Кларксе», он писал лишь одно: ее имя. Н-О-Л-А. Целыми страницами — лишь бы называть ее по имени, любоваться ею, описывать ее. Страницами, которые он потом рвал и сжигал в железной корзине для бумаг. Если кто-нибудь найдет эти страницы, ему конец.

Около полудня, в самый разгар ланча, Нолу подменила Минди: это было необычно. Нола вежливо подошла попрощаться к Гарри; с ней был мужчина — как догадался Гарри, ее отец, преподобный Дэвид Келлерган. Он появился чуть раньше и выпил у стойки стакан молока с гранатовым сиропом.

— До свидания, мистер Квеберт, — сказала Нола. — На сегодня я закончила. Я только хотела представить вам моего отца, преподобного Келлергана.

Гарри встал, и мужчины дружески пожали друг другу руки.

— Значит, вы и есть знаменитый писатель, — улыбнулся Келлерган.

— А вы — тот самый преподобный Келлерган, о котором здесь так много говорят.

Дэвид Келлерган поднял брови:

— Не обращайте внимания на все эти разговоры. Люди всегда преувеличивают.

Нола вытащила из кармана афишку и протянула Гарри:

— Сегодня в школе концерт по случаю окончания учебного года, мистер Квеберт. Я из-за этого сегодня должна уйти пораньше. В пять часов вечера. Вы придете?

— Нола, — ласково укорил ее отец, — оставь в покое бедного мистера Квеберта. Ну что ему делать на школьном представлении?

— Это будет очень красиво! — восторженно возразила она.

Гарри поблагодарил Нолу за приглашение и попрощался.

Смотрел через витрину ей вслед, пока она не скрылась за углом, а потом вернулся в Гусиную бухту и снова погрузился в свои наброски.

Два часа дня. Н-О-Л-А. Он просидел за письменным столом два часа, но не написал ни строчки, не в силах оторвать взгляд от циферблата наручных часов. Ему нельзя идти в школу — это под запретом. Но, несмотря на все стены и тюрьмы, он все равно хотел быть с ней: его тело томилось в Гусиной бухте, но дух танцевал на пляже с Нолой. Три часа. Четыре. Он вцепился в ручку, чтобы не встать из-за стола. Ей пятнадцать лет, его любовь под запретом. Н-О-Л-А.

Без десяти пять Гарри в элегантном темном костюме вошел в актовый зал школы. В зале яблоку негде было упасть; на концерт собрался весь город. Пробираясь вперед по рядам, он не мог отделаться от ощущения, что люди за спиной перешептываются, что родители учеников, встречаясь с ним глазами, говорят: «А я знаю, почему ты здесь». Ему стало страшно неловко, он уселся в первое попавшееся кресло и сполз пониже, чтобы никто его не видел.

Началось представление; он выслушал скверный хор. За ним последовали духовой ансамбль без драйва, звездные танцовщицы без блеска, бездушная игра в четыре руки и безголосые певцы. Потом свет погас; прожектор очертил на темной сцене яркий круг. И вышла она, в голубом платье с блестками, сверкавшем тысячью искр. Н-О-Л-А. Зал затих; она уселась на высокий стул, поправила заколку и придвинула стоявший перед ней микрофон. Потом послала слушателям сияющую улыбку, подхватила гитару и вдруг запела Can’t Help Falling in Love with You в собственной аранжировке.

Публика сидела разинув рот; и Гарри в эту минуту понял, что судьба, направив его в Аврору, вела его к Ноле Келлерган, самой необыкновенной девушке, какую он когда-либо встречал и какой не встретит больше никогда. Быть может, его удел не в том, чтобы быть писателем, а в том, чтобы быть любимым этой потрясающей юной женщиной; какая судьба может быть прекраснее? Он был настолько потрясен, что в конце представления, пока все хлопали, встал со стула и ушел. Поскорей вернулся в Гусиную бухту, уселся на террасе и, огромными глотками прихлебывая виски, принялся исступленно писать: Н-О-Л-А, Н-О-Л-А, Н-О-Л-А. Он не знал, что делать. Уехать из Авроры? Но куда? Обратно в нью-йоркский хаос? Он снял этот дом на четыре месяца и половину уже заплатил. Он приехал писать книгу, и он должен ее написать. Он должен собраться и вести себя как писатель.

Когда от письма у него заболела рука, а от виски голова пошла кругом, он спустился на пляж и, привалившись в унынии к высокой скале, стал созерцать горизонт. Внезапно за его спиной послышались шаги.

— Гарри? Гарри, что случилось?

Это была Нола, в своем голубом платье. Она бросилась к нему и упала на колени в песок.

— Боже мой, Гарри! Вам плохо?

— Что… Что ты здесь делаешь? — вместо ответа спросил он.

— Я ждала вас после концерта. Я видела, как вы встали и ушли, когда все хлопали, и не могла вас найти. Я беспокоилась… Почему вы так быстро ушли?

— Тебе нельзя здесь оставаться, Нола.

— Почему?

— Потому что я напился. То есть я хочу сказать, я немного пьян. Теперь жалею, если бы я знал, что ты придешь, я бы не пил.

— Почему вы напились, Гарри? Вы такой грустный…

— Мне одиноко. Мне до ужаса одиноко.

Она прижалась к нему и посмотрела ему прямо в глаза пронзительным, сияющим взглядом.

— Ну Гарри, вокруг вас столько людей!

— Меня убивает одиночество, Нола.

— Тогда я составлю вам компанию.

— Тебе нельзя…

— А мне хочется. Если только я вам не мешаю.

— Ты мне никогда не мешаешь.

— Гарри, почему все писатели такие одинокие? Хемингуэй, Мелвилл… Это же самые одинокие люди на свете!

— Не знаю, то ли все писатели одинокие, то ли они от одиночества и пишут…

— А почему все писатели кончают жизнь самоубийством?

— Самоубийством кончают не все писатели. Только те, чьи книги никто не читает.

— Я прочитала вашу книгу. Взяла в городской библиотеке и прочитала за одну ночь! Мне так понравилось! Вы очень большой писатель, Гарри! Гарри… сегодня вечером я пела для вас. Эту песню я пела для вас!

Он улыбнулся и посмотрел на нее. Она с бесконечной нежностью провела рукой по его волосам и повторила:

— Вы очень большой писатель, Гарри. Вы не должны чувствовать себя одиноким. Я здесь, с вами.

25. О Ноле

— Гарри, а как, в сущности, стать писателем?

— Никогда не отступать. Знаете, Маркус, свобода, жажда свободы — это война с самим собой. Мы живем в обществе смиренных офисных служащих, и чтобы вытащить себя из этого болота, надо сражаться одновременно и с собой, и со всем миром. Свобода — это ежеминутная борьба, которую мы почти не осознаем. Я никогда не покорюсь.

Маленькие города американской глубинки имеют тот недостаток, что в них есть только бригады пожарных-волонтеров, куда менее расторопных, чем профессионалы. Поэтому вечером 20 июня 2008 года, когда я смотрел, как пламя, вырвавшись из «корвета», охватывает пристройку, служившую гаражом, между моим звонком в спасательные службы и их появлением в Гусиной бухте прошло довольно много времени. Дом уцелел чудом — хотя, по мнению командира пожарных Авроры, чудом было прежде всего то, что гараж находился в отдельной постройке, и это позволило быстро локализовать огонь.

Пока в Гусиной бухте суетились полицейские и пожарные, приехал Тревис Доун, которого тоже подняли по тревоге.

— Маркус, ты не ранен? — спросил он, бросившись ко мне.