Отречение от благоразумья - Андрей Мартьянов

— Понятно... — нараспев протянул мой нынешний работодатель, не пожелав, однако, познакомить секретаря со своими выводами. — Что ж, кажется, нам предстоит весьма занимательное времяпровождение. Только какое время обозначено словами «нынче вечером»?

— Обычное для начала пражских интрижек — после того, как окончится представление труппы сеньора Фортунати и начнут зажигать уличные фонари, — просветил я отца Алистера. — То есть часов в семь-восемь вечера. Сделаем так: знаете погребок бен Эзры? Ага, тот самый, где приторговывают сладостями, пряностями и почти настоящими дворянскими грамотами? Встретимся там около половины седьмого. Сдается мне, никому не обязательно знать, что папский нунций наведывался на крайне подозрительное сборище в венецианском посольстве.

Мак-Дафф понимающе кивнул. Хотя отбывший в Париж отец Густав вроде бы предоставил нам полную свободу действий, никто не поручится, что за нами не присматривают чьи-то бдительные глаза, а натренированное перо не скользит по бумаге, запечатлевая каждый наш шаг и каждое сказанное слово. Предосторожность еще никому не мешала и спасла множество жизней, а грядущий визит к итальянцам нравился мне все меньше и меньше.

И кто такой, в конце концов, демон Леонард? Остроумный розыгрыш — дразнилка для инквизитора, или?.. Время покажет.

КАНЦОНА ДЕВЯТАЯ

Полуночное венчание

Во владениях славной венецианской республики царило непривычное оживление.

Под словом «оживление» подразумевается обстановка, которую некоторые мои французские знакомые предпочитают именовать «воскресный пожар в борделе, происходящий во время наводнения и студенческих каникул». Войдя, мы с отцом Алистером некоторое время просто стояли, ошеломленно вертя головами и пытаясь выхватить из мелькающей перед нами разряженной и крайне озабоченной толпы хоть одно знакомое лицо. Судьба сжалилась над нами, послав в качестве ангела-хранителя отца Бенедикта, подвизавшегося в качестве духовника обитателей посольства. Сей умудренный опытом прожитых лет муж, с благостной улыбкой доброго дедушки созерцавший творившееся в коридорах и залах особняка пестрое мельтешение, углядел мнущихся на пороге гостей и увлек их за собой, на ходу многословно поясняя, что свадьба состоится в часовне посольства и к церемонии почти все готово, только вот невеста никак не может выбрать перчатки, а жених — оторваться от решения проблем политического свойства, но на это не стоит обращать внимания, ибо сейчас их обоих изловят и поставят перед наиболее важным вопросом в их жизни, а пока проследуйте вот сюда, святой отец, и будьте уверены...

Монолог отца Бенедикта прервался по той банальной причине, что мы прибыли на место, аккуратненько пристроившись обок перешептывающейся и шелестящей нарядами группки немногочисленных приглашенных на церемонию. Трепетавшие огоньки свечей выхватывали из полусумрака то одно, то другое лицо (по большей части я не имел чести знать их обладателей), по часовне плыл сладковатый запах неизменного флердоранжа, белыми гирляндами коего завесили все свободное пространство на стенах и возле алтаря, и еле слышно звучал репетирующий хор — призрачные отголоски еще не прозвучавшей музыки.

Из глубин особняка донеслись приближающиеся голоса, по стенам часовни запрыгали радужные блики — изволили прибыть молодые с сопровождающими их приятелями и подружками, несущими крохотные фонарики с цветными стеклами.

— Почему бы просто не зажечь все свечи? — недоуменно шепнул я отцу Алистеру. — Неужели они боятся, что их заметят с улицы?

— Скорее, опасаются, как бы кто из присутствующих не разглядел того, что ему не следует видеть, — туманно отозвался Мак-Дафф и вдруг изумленно присвистнул, что напрочь не вязалось с его обликом почтенного пожилого доминиканца.

Обернувшись, я едва не последовал его примеру, и было от чего.

Пара, которой через несколько мгновений предстояло стать мужем и женой, чинно шествовала по узенькому проходу меж скамей навстречу утвердившемуся за алтарем его преосвященству Маласпине. Она — очаровательная брюнетка в синем платье, вежливо улыбающаяся гостям, но мыслями явно пребывающая вдалеке, и он — молодой человек в ослепительно роскошном черном камзоле с серебром... и в маске. Золотой маске венецианского карнавала, изображающей бесстрастную физиономию солнечного диска, обрамленную блестящими шипами лучей.

В дверях часовни возникло какое-то лихорадочное копошение и, оторвавшись от изумленного глазения на сеньора Аллесандро делла Мирандола, прибывшего на собственную свадьбу в столь странном облике, и сеньориту Андреолу Фраскати, я покосился на источник невнятного шума. Хотя вечер еще только начинался, мне представилась возможность еще раз серьезно удивиться.

Припожаловала моя мечта во плоти — панна Домбровска. Сия прекрасная девица рьяно пыталась войти в часовню, в чем ей не менее усердно противодействовали несколько человек — юная дама аристократического вида, имевшая определенное внешнее сходство с невестой, молодой человек, в коем я признал барона Джулиано Орсини, а также женщина, выглядевшая как зажиточная горожанка. Если первые двое отчаянно пытались сохранять необходимую вежливость, то разбитную рыженькую бюргершу великосветские условности не беспокоили. Шипя, как разъяренная змея, она без труда вытеснила робко протестовавшую панну Маргариту в коридор, после чего с торжествующим видом захлопнула двери и встала возле них с видом неподкупного часового. Для полного сходства не хватало только заряженного мушкета, и я не сомневался, что стервозная полноватая особа, отзывавшаяся на имя Либуше Кураже, отлично сумела бы управиться с этим новомодным и жутким оружием. Лючия Фраскати (я наконец сообразил, почему она напоминает мне стоявшую у алтаря Андреа) и Орсини переглянулись, облегченно вздохнув. По неизвестным мне причинам они явно не желали, чтобы панна Домбровска находилась в числе гостей.

Да в чем дело-то? Нич-чего не понимаю!

Венчание тем временем благополучно одолело все надлежащие преграды, включая верное произношение всех титулов жениха и невесты, отзвучали положенные вопросы и ответы, и, наконец, кардинал Маласпина крайне торжественным тоном провозгласил давно ожидаемое: «Именем Господа и Святой нашей Матери Римской Церкви объявляю вас мужем и женой! Ступайте, дети мои, и живите в мире. Аллесандро, можете поцеловать свою законную супругу». Грянул орган и ненадолго часовня погрузилась в феерию волшебных звуков райского песнопения.

Для совершения приятной процедуры супружеского поцелуя господину послу, естественно, понадобилось сдвинуть маску. Впрочем, через несколько мгновений он вообще предпочел от нее избавиться, небрежно сунув кому-то из слуг. Под равнодушным солнышком с надутыми щеками скрывалось вполне обычное человеческое лицо без каких-либо изъянов: в меру привлекательное, умеющее порой складываться в ослепительную улыбку, которая, правда, совершенно не задевала выражения глаз, остававшихся настороженными, очень внимательными и тронутыми непреходящей грустью. М-да, вот таков, оказывается, господин посол блистательной Венеции...