Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

Любимой их игрой был "монастырь". Они придумывали подвиги, что совершат во имя Христа, "уходили" в леса, постепенно вокруг них собирались другие монахи, и так шаг за шагом возникал новый монастырь - прибежище всех бедных, убогих и недужных.

Монастырь рос: возводились храмы, строились стены, появлялись новые службы, промыслы, отчасти это напоминало сразу и Робинзона Крузо и Сергия Радонежского, но больше, конечно, последнего. Федя, который верховодил в игре, в своих мечтах был человеком трезвым и практичным, вдобавок хорошо рисовал. Он чертил подробнейшие планы, где были пашни и сенокосы, рыбные ловли и мельницы, пасеки и большие сады. Обязательно рисовался и общий вид монастыря, над стенами которого высились золотые луковицы куполов и башни звонниц. Саму же его историю, кто основал монастырь, какими подвигами прославил и дальше год за годом, писал обычно Коля. Среди детей окрестных помещиков они единственные были столь набожны, ведь кроме ежедневных хождений в церковь, они еще не реже чем раз в год заставляли старших ездить в окрестные монастыри и жить там по две, а то и по три недели. Собственно, из поездок на богомолье и родилась их игра.

В уезде о младших Кульбарсовых и Колпиных немало судачили, но родители относились к их увлечению спокойно, веря, что в конце концов жизнь возьмет свое и никакими монахами они не станут. Но игра продолжалась, и здесь ничего не изменили ни переезд в Москву, ни гимназия. Только церковь, куда они ходили на службу, была теперь другая - храм Воскресения Христова в Кадашах.

Лето они по-прежнему проводили в имениях и там, уже учась в старших классах гимназии, попытались организовать нечто вроде фельдшерского пункта, чтобы кому надо оказывать первую помощь: делать перевязки, уколы, - словом, то, ради чего ездить в Тамбов за 50 верст никто из крестьян бы не стал. Но толку вышло немного, и они, пару дней погоревав, в той же избе открыли школу и принялись учить деревенских ребят читать, писать и считать. Так, пока не кончилось детство, они уверенно тянулись за Федей, а тот шел прямо и не думал никуда сворачивать. Романы же Наты с Федей и Коли с Катей, на которые ставили взрослые, были совершенно платонические, ничего серьезного за ними стоять не могло, потому что все четверо хотели предстать перед Господом чистыми.

Что на нет само собой ничего не сойдет, раньше других начал догадываться священник церкви в Ставишнево отец Никодим, которого когда-то потрясло умение маленького Феди Кульбарсова молиться. Во-первых, он молился вслух, ясно и довольно громко произнося каждое слово, но сам себя не слышал или, во всяком случае, когда молился, не помнил. Время от времени люди, видевшие, как он общается с Богом, с подобными расспросами к нему приставали, но он отвечал, что не знает, и видно было, что говорит правду. Во-вторых, его обращения к Господу были не только молитвой. Да, он каялся в собственных детских грехах, искренне в них раскаивался, но помимо них он рассказывал Господу о своих искушениях, спрашивал и даже требовал у Него ответов на вопросы, которые разрешить в одиночку не мог. И вот взрослые говорили, что и искушения, и вопросы были совсем не детскими, что и они ответов на них не знали и не знают.

Сила веры молодого Кульбарсова была как раз в том, что он верил, ни на йоту не сомневался, что ответы на его вопросы есть и веры они не умаляют. Главное же, Господь обязательно поможет их ему найти. В частности, тот же Никодим, когда впервые услышал его молитву, говорил родителям мальчика, что с замиранием ждал, что вот сейчас Христос подойдет к ребенку и все ему объяснит и он, Никодим, наконец поймет то, что ему давно не дает покоя. Так же, по свидетельству знавших отца Феогноста, он молился и в лагере, и в психушках словом, везде, куда заносила его судьба. Катя свято верила, что эти молитвы одна из немногих нитей, может последняя, что еще связывает Бога с людьми, среди всей бесконечной крови, зла и смертоубийства.

Тут, Аня, я должен уточнить важную вещь: немало из того, что Катя рассказывала про себя и отца Феогноста тетке, она сама иногда, спустя много лет после происшедшего, слышала от людей, что тогда были с ними или с ней рядом, причем говорила, что ничего, кроме изумления, не испытывала - настолько в их рассказах она другая, не похожая на себя обычную.

Однажды она, живя с оставленным на ее попечение грудным ребенком, узнала, что родители его вряд ли когда вернутся - они или погибли в Китае, или сбежали. Если же не дай Бог возвратятся, их ждет Особое Совещание и пуля. В общем, никого, кроме нее, у этого девятимесячного младенца на свете нет, и тут же от верных людей ей сообщили, что дело отца Феогноста, который был арестован полгода назад, тоже передано в Особое Совещание и прогнозы очень плохие, может быть, он уже даже расстрелян. И вот она вдруг поняла, что все - отец Феогност больше не будет молиться Господу, никогда не будет с Ним разговаривать. У Бога на земле больше нет близкого человека, нет десяти, восьми, пяти праведников, которые могли бы Его смягчить, заступиться за человеческий род. А на ней, на Кате, младенец, и она не может допустить, чтобы хоть один волосок упал с его головы. Родители мальчика доверились ей, но еще важнее, что она сама безумно ребенка любит. Она с отрочества мечтала о собственных детях, и когда Бог наконец дал ей ребенка, она не могла согласиться ни на что плохое.

С ними в то время жила дальняя родственница младенца, которая хорошо знала и отца Феогноста. Через много лет она рассказывала, что в один из тех дней, неплотно притворив дверь, Катя ушла в свою комнату, родственница была на кухне, ждала, когда закипит вода. Заварив чай, она вышла в коридор, чтобы позвать Катю, и тут явственно услышала голос отца Феогноста, молившегося Богу. Такой же хриплый, с присвистом - память о Соловках, где уже перед концом срока у него было тяжелейшее воспаление легких. Его были слова, интонация, даже строение фразы. Родственница говорила, что совершенно опешила, подумать на Катю она не могла, магнитофонов тогда еще люди не придумали, а отцу Феогносту взяться было неоткуда, разве что с того света. И вот она стояла и слушала, а кто-то голосом Феогноста молил Бога о милости, о последнем снисхождении и тут же спрашивал Его, в чем провинился этот младенец, почему, за чьи грехи он должен принять смерть. И то же про самого отца Феогноста. За что его пытают, мучают, хотят казнить или уже казнили? Лишь услышав про младенца и Феогноста, родственница впервые заподозрила, что молится Катя. Раньше, едва они узнали, что отец Феогност, по-видимости, расстрелян, Катя впала в какое-то странное состояние: она то и дело вскакивала, куда-то порывалась уйти, начав же молиться, разом успокоилась, стала прежней, всем радующейся и всем готовой помочь Катей. И вправду, Феогност был дома, снова молился Богу, и, значит, жить было можно.

Так продолжалось почти два месяца, а потом им сообщили, что отец Феогност жив, что приговор был неожиданно мягок: ему дали пять лет лагерей и пять ссылки, и отбывать он их будет, по-видимому, где-то в Сибири. В тот же день Катины молитвы прекратились. Позже родственница говорила Кате, что пока шли эти два месяца, она не раз уже рот открывала, хотела спросить про молитвы, в первую очередь, конечно, про голос, но тут же пугалась, в ней был теперь Катин страх, что если они прервутся, тогда - все, конец. Да и из комнаты Катя выходила явно не в себе, будто только проснулась и что к чему, еще не понимает.

Катя говорила тетке, что в том, что они четверо - Федя, Коля, Ната и она в Москве по-прежнему держались друг за друга, удивительного немного. У них было очень счастливое детство, взрослая же жизнь вызывала ужас. Незадолго перед войной развелись и родители Феди с Колей, и Натины. Причем оба развода были тяжелыми. Натина мать пыталась покончить с собой, ее спасли, но до конца своих дней она осталась инвалидом. Умерла она в 1919 году, едва перевалив через сорок лет. В общем, если для Феди давно было ясно, что, что бы ни случилось, он свяжет свою жизнь с церковью, то остальные - и Катя, и Ната, и Коля - считали, что главное - быть вместе. Конечно, можно, как большинство, обвенчавшись в церкви, вступить в брак, а можно, приняв постриг, вместе церкви служить. Это ведь тот же брак, но без грязи, без измен, все четверо чистые, непорочные, они венчаются с Христом, посвящают ему свою жизнь. Что второй путь лучше, после разводов родителей сомнений у них было мало.

Между тем Федя, а следом за ним Коля поступили на историко-филологический факультет Московского университета. Федя был уверен, что без хорошего светского образования пользы от него церкви будет куда меньше. В монастыре послушником он пока жил только летом, обычно в Оптиной пустыни, которую очень любил, но иногда и в Троице-Сергиевой Лавре. Катя и Ната тоже по Фединому совету, прежде чем принимать постриг, решили окончить фельдшерские курсы, а дальше, если получится, медицинский институт где-нибудь в Европе. Федя давно носился с идеей организовать при каждом крупном монастыре настоящие хорошо оборудованные больницы для неимущих. Ясно было, что церкви для новых больниц понадобится много монахинь, хорошо разбирающихся в медицине.