Сверхновая американская фантастика, 1994 № 4 - Лариса Михайлова

— Я торжественно клянусь…

При звуках этих слов я затрепетал. Они прокатились по толпе раскатами грома.

— Я торжественно клянусь… — повторил Джон Исайя Уилок.

Я застыл в паническом ужасе, все мышцы напряглись. Мистер Кеммельман как-то грозно набычился, напоминая каменную горгулью[20]. Мы с Чарли и другие ребята были не на своих, привычных местах, на меня со всех сторон давили горячие тела — спрессованные, как в газовой камере. Я всматривался в лица стоящих ребят — казалось, все они впали в какое-то безразличное забытье, оцепенение. Оглядываясь назад, думаю: не случись с нашим хором этой штуки, все равно никто звука не смог бы издать.

— … Что буду добросовестно исполнять…

— … Что буду добросовестно исполнять…

Звучали наводящие ужас голоса близнецов-великанов. Президент-элект всегда пользовался случаем напомнить, что он — прямой потомок Элинора Уилока — конгрегационалиста[21], основавшего Дартмутский колледж. Джек заявил, что жизнь Уилоков (включая его собственную, разумеется) тесно переплетена с американской историей, а судьба их фамилии есть неотъемлемая часть национальной судьбы. Он забыл лишь упомянуть, что тот же самый Уилок смошенничал, добывая средства для Дартмута. Везде заявлял, что, мол, в новом учебном заведении будут учиться местные индейцы, а на самом деле собирался только готовить побольше священников-конгрегационалистов. Ничто не ново под луной.

— … Должность Президента Соединенных Штатов…

— … Должность Президента Соединенных Штатов…

Наша партия, заявлял Уилок, возродит американскую добродетель и патриотизм, восстановит мировое лидерство Штатов в торговле и промышленности. А что в результате? Полицейское государство, тайно проникающее повсюду, чудовищный спрут, чьи щупальца душат мертвой хваткой любое проявление наших прав. Наша судебная и законодательная власть занимается тем, что мало-помалу сводит на нет Конституцию. Каждая новая сессия Конгресса ограничивает наши свободы — так кухонным ножом при наличии времени можно обстругать четырехдюймовую доску до размеров зубочистки.

— …И в полную меру своих сил буду…

— …И в полную меру своих сил буду…

Политические обозреватели называют реакционным явлением выборы Уилока президентом. Двенадцать лет у власти находились демократы — ив Белом доме и в Конгрессе. Однако заметных улучшений в стране не произошло. Мы все ждали спасителя. Но потом так безрассудно рванули к консерватизму, что нас отбросило вправо гораздо дальше, чем за всю нашу историю.

— … Поддерживать, охранять и защищать…

— … Поддерживать, охранять и защищать…

Мое ли это воспаленное воображение или на самом деле лицо Председателя Верховного суда исказила секундная гримаса отвращения? Не предвидел ли Саутер будущее и не стало ли ему дурно от бессильного сознания, что он запускает в действие этот дьявольский механизм?

— … Конституцию Соединенных Штатов.

Мистер Кеммельман оживился, как внезапно оживает подтаявший ледник.

— Начинает группа справа, — произнес он свистящим шепотом. — Справа. Готовы?

Как звон погребальных колоколов, возвещающий о неотвратимом, звучал голос Джека Уилока:

— … Конституцию Соединенных Штатов.

Мне хотелось завопить.

И вот тогда, в то краткое мгновение тишины, пока не обрушился шквал аплодисментов, сверкнула дирижерская палочка, рассекая воздух, как ледоруб — льдину, чтобы возвестить начало волшебного канона, который мистер Кеммельман искусно сотворил из «Боже, благослови Америку».

И тут же палочка ринулась вниз — с выверенностью хирургического скальпеля.

Одни не шевелились, другие только открыли рты, третьи — прохрипели первую ноту. Потом ребята сконфуженно переглянулись и умолкли.

Наступила гробовая тишина. На нас смотрели миллионы лиц. Ледяные пальцы ужаса сжали мое сердце.

Но все еще было поправимо, если б не произошло то, что произошло потом. Любой другой президент пропустил бы случившееся мимо ушей и простил несчастную сотню ребятишек. Рональд Рейган — детище индустрии развлечений — воспринял бы инцидент нормально. И оба Рузвельта[22], я уверен, только бы улыбнулись снисходительно, дымя толстой сигарой или посасывая изящный мундштук, и подали знак начать сначала. Мне представляется Авраам Линкольн[23], в его печально-темных глазах — непостижимая глубина сострадания, он просто потрепал бы каждого по голове. Будь Линкольн сейчас с нами, мы были бы совсем другими людьми.

Но перед нами стоял Джон Исайя Уилок. Для него мы не были мальчишками. Мы были лишь бессловесными рабами в его империи.

Вступивший в должность Президент Соединенных Штатов Уилок в этот исторический момент впился в нас огненным взором разъяренного демона. Толпа, камеры, агенты службы безопасности — все, казалось, исчезло как дым, как сладкие грезы исчезают от холодного прикосновения реальности. В мире существовали только мы и наш президент. Только горстка детей перед лицом современного Голиафа.

Мистер Кеммельман напомнил мне неожиданно хрупкую куклу-марионетку, которую водят за ниточки два врага-кукловода.

Гнетущая тишина продолжалась несколько секунд, казавшихся вечностью, — беззвучное свободное падение в леденящей пустоте.

Кто — то засмеялся, и свободное падение закончилось: мы грохнулись об землю. «Дерьмо», — только и вырвалось у меня.

Смеялся Блин — спаси Господь его душу, — он защищал нас от злобного президентского гнева единственным способом, который знал, и единственным своим оружием. Он отбивался от того, чего не понимал. Не беззаботный смех, не смех ликования или облегчения — то был смех, внушающий ужас, истерический, слишком визгливый, чтобы быть выражением радости или восторга. Этот смех прорывался в неподвижный воздух подобно некоему свирепому детенышу дракона, в муках родившегося и бьющего своими еще влажными крыльями, чтобы взлететь в небо. Глаза у Блина широко раскрылись, будто он был не в силах совладать с этим ужасным звуком.

И мы, его одноклассники, тоже засмеялись. Сначала раздалось несколько нервных смешков, потом они перешли в полнозвучный хохот, и через пару секунд мы уже держались за животы, корчась от смеха, как какие-нибудь придурковатые малолетки, а по нашим щекам ручьями текли слезы.

Но это было совсем не смешно. Ничего забавного во всей дерьмовой ситуации. Нас пригласили в качестве почетных гостей на президентскую инаугурацию, а мы, мы проворонили свою жар-птицу — опростоволосились в присутствии наиболее влиятельных лиц страны, на глазах у иностранных дипломатов, у тысяч собравшихся людей, перед миллионами сограждан — американских телезрителей, не верящих своим глазам и ушам, перед микрофонами и камерами телекомпаний всего мира. Так что же нам оставалось делать, как не смеяться? Вот мы и смеялись — как какие-то психи ненормальные.