Сверхновая американская фантастика, 1994 № 4 - Лариса Михайлова

Блин отпрянул назад, мотая головой. Тут уж ему стало не до смеха.

— Гляньте, парни! — воскликнул я. — Гляньте!

Когда мистер Кеммельман приблизился к лимузину, шофер открыл заднюю дверцу, и из машины появился Джон Исайя Уилок.

Мы прильнули к окнам, как ребятня прилипает к витрине кондитерской. Человек, стоящий внизу, не был красивым в классическом смысле, но его выразительные черты приковывали внимание. Пышная корона аккуратно причесанных, серых с проседью волос придавала его облику особую значительность. Отливали синевой выбритые щеки, глубокие морщины залегли у крыльев носа, около глаз обозначились «гусиные лапки». Этот человек был надежен и основателен, как заснеженные горы вдали, явно из тех, кто везде чувствует себя как дома. Уилок показался мне симпатичным. Но когда он пожал руку мистеру Кеммельману и как-то принужденно его обнял, что-то внутри меня екнуло. Он улыбался неестественно. Это была улыбка хищника.

— Ну вот, — сказал Хьюи. — А Кеммельман разбивается в лепешку, чтобы заставить нас петь по-латыни.

Блин хмыкнул, хотя вряд ли он знал о противодействии Уилока законопроекту, по которому испанский стал бы у нас вторым государственным языком. Уилок заявил, что граждане, обратившиеся за пособием, должны будут в обязательном порядке пройти собеседование по английскому языку. Материальную помощь получат лишь те, кто владеет им на достаточном уровне. Все для того, чтобы сохранить в чистоте родную речь.

Наш хоровик и президент-элект[17] несколько минут разговаривали на зябком ветру. На Уилоке было теплое пальто с меховым воротником и кожаные перчатки. На мистере Кеммельмане — лишь поношенный кардиган. Он поежился от холода. Во время беседы у Джона Уилока было оживленное и энергичное выражение лица, у мистера Кеммельмана, напротив, — каменное.

Я смотрел на них и снова чувствовал к Уилоку такое же сильное отвращение, какое испытывал и раньше. Мои родители твердили, что он — враг. Они издавали небольшую газету в штате Мэн, где агитировали против Уилока с самого начала избирательной кампании. Дома я находился в атмосфере антиуилокизма. Но в тот ноябрьский день я остро ощутил, что мое отвращение к этому человеку было скорее инстинктивным, чем внушенным.

Уилок помахал рукой шоферу. Перед тем как направиться к лимузину, он положил руку на плечо мистера Кеммельмана, и вид у него был страшно серьезный. У меня внутри все судорожно сжалось, кулаки впечатались в оконную раму.

Как только Уилок что-нибудь произносил, Хьюи его передразнивал, причем очень по-чудному: так говорят в Новой Англии.

— Теперь я верю, — изрекал он в тот момент, когда рот Уилока открывался и белой полоской вспыхивали зубы, — что вы прекратили отравлять драгоценные телесные флюиды этих прекрасных молодых людей варварской латинской дребеденью. Вы не разочаруете меня.

Блин не выдержал. Его так трясло от смеха, что лоб стучал о стекло. Этот стук, наверное, за милю отсюда было слышно. Тут один агент посмотрел в нашу сторону и потрогал выпуклость под мышкой. Чарли зажал Блину рот рукой, пригнул его к полу. Мы съежились, нас трясло, потом Чарли сосчитал до трех, и мы расслабились.

Город Плимут в Нью-Хемпшире находится совсем недалеко от Северного Анделена. И в городе Плимуте в 1864 году умер Натаниел Готорн. Он ушел в мир иной во сне. Это случилось во время путешествия к Белым горам, куда он отправился с близким другом, нашим четырнадцатым президентом Франклином Пирсом. Такое ощущение, что у подножья Белых гор лучше не общаться с президентами. Натаниел Готорн… Гораций Кеммельман… Теперь подошла моя очередь. Исторические прецеденты не вселяют оптимизма.

Мы примчались в зал для репетиций за несколько минут до мистера Кеммельмана. Он вошел, взял дирижерскую палочку — никаких приветствий, никаких фанфар, никаких объяснений.

— Джентльмены, начало «Реквиема». Первые такты исполняет центральная группа.

Мистер Кеммельман полагал, что его подопечные должны разучивать каждую вещь в многоголосии и быть всегда готовыми к концертному исполнению. В тот день мы хорошо пели свои партии, с чувством, не фальшивя. Но по мере того, как мы одолевали самые сложные пассажи «Реквиема», лицо мистера Кеммельмана выражало все большую озабоченность. И вот он положил дирижерскую палочку. В полной тишине мы ждали его замечаний.

Он поднял голову и взглянул на нас как-то умоляюще. Но не мы его волновали, а что-то там, за стенами класса.

— Джентльмены, — произнес он. Я обратил внимание, как потускнели его волосы, они совсем не такие, как на той старой фотографии. — Вы приглашены выступить двадцатого января в Вашингтоне, округ Колумбия, на церемонии вступления в должность нашего нового президента. — Он сделал глубокий вдох. — От вашего имени я принял приглашение.

Ребята зашушукались, как-то еще не поверив, что все взаправду. Мистер Кеммельман обводил нас медленным, каким-то извиняющимся взглядом. Чуть ли не прощения хотел просить.

— Завтра начинаются репетиции. Мы исполним произведение Ирвинга Берлина, которое вы все хорошо знаете, — «Боже, благослови Америку». Аранжировку я сделаю сам. Так что готовьтесь работать. — Он снова всех нас обвел взглядом. — На сегодня всё.

Никто не проронил ни слова и не двинулся с места. Мистер Кеммельман вышел из-за пюпитра, подошел к нам и раскинул руки.

— Солидарность, джентльмены, солидарность.

Мы все, сто двенадцать мальчишек, вскочили с мест и бросились к нему. Мы собирались вокруг него после репетиций, но всегда это была какая-то обязаловка. А сейчас что-то сплотило нас. Благоговение, трепет, гордость от оказанной чести, но больше всего — необъяснимый страх. В тот день он заставлял нас прижиматься друг к другу, сгрудившись в кучу.

И вот почему наш хор оказался в день инаугурации на этих наскоро сколоченных подмостках рядом с Капитолием. Для исполнителей они явно не подходили. Строителей, видимо, больше заботило, чтобы они соответствовали конфигурации Капитолийского холма. Все стали искать, где бы присесть, и нарушили обычный порядок построения. Мы с Чарли и те, кто обычно стоит по центру, очутились где-то с краю хора. Масса ребят попала не на свои привычные места. В итоге все чувствовали себя не в своей тарелке и нервничали.

А мистер Кеммельман все ходил и ходил, но нам от этого было не легче.

Председатель Верховного суда Саутер произнес вступительное слово и попросил Джона Исайю Уилока встать. Президент — элект направился к трибуне, и огромная толпа внизу тут же потянулась к нему — так луна тянет к себе морские волны во время прилива. «А где же все призывы и плакаты, куда подевались негодующие? Ни одного демонстранта», — вдруг подумал я. Они же присутствовали мощной колонной на инаугурации Филлис Уитли. Почему же сейчас никто не протестует?