Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы - Семён Кирсанов

Стой, застынь, не сходи со стекла, умоляю! Как ты стала мала и тускла! Часть лица налипает коверкаться. Кончились отражения зеркальца — оно прочтено до конца. Пустая вещица! Появилась на ней продавщица ларька, наклоняясь над вещами… И в перчатке — твоя, на прощанье, рука… —

Зеркала — на стене.Зеркала — на столе.Мир погасших тенейв равнодушном стекле,

В равнодушном?.. О, нет!Словно в папках «Дела»,беспристрастный ответмогут дать зеркала.

Где бы я ни мелькал,где бы ты ни ждала —нет стены без зеркал!Ищут нас зеркала!

В чьей-то памяти ждут,в дневнике, в тайнике.«Мертвых душ» не сожгутв темный час, в камельке.

Сохранил Аушвицстоны с нар — вместо снов,стены — вместо страниц,след ногтей — вместо слов.

Но мундирную грудьс хищным знаком орласквозь пиджак где-нибудьразглядят зеркала.

В грудь удар, в сердце нож,выстрел из-за угла, —от улик не уйдешь,помнят всё зеркала.

Со стены — упадет,от осколков — и тоникуда не уйдеткто бы ни был — никто!

ДЕЛЬФИНИАДА

Поэма (1970)

Спасаясь от земных обид,я греб один в открытом моребез маяка на кругозоре,далеким берегом забыт.

Под днищем злобная водаскрипела, с лодкою в раздоре.Нуждаясь в дружбе и опоре,я был один, как никогда.

Тень опускалась на Тамань,сизели тучи на Босфоре,и солнце, как окно в соборе,чуть багровело сквозь туман.

Над темным морем наконецявились звезды в полном сборе,но в узком лунном коридореникем не виден был гребец.

Затем и лунный свет исчез,и я, гребя, почуял вскоре,что, кроме волн, катило моретела таинственных существ.

Я вспомнил челюсти акули упрекнул себя во вздоре, —их не бывает в этом море,но все же голову пригнул.

А твари, черные как ночь,шли, как отряд в ночном дозоре,и в их свистящем разговоремне слышалось: спасти… помочь…

И гребни их блестящих спинмелькали в соляном растворе,и я, несясь в их резвой своре,вдруг осознал, что не один.

И это верно — не грозя,но дружелюбно роя море,с фонтанов, мифов, аллегорийони явились, как друзья.

Их рыла вырывались вверхи в любопытстве, и в задоре —понять в моем бесцельном взоре:о чем он мыслит, человек?

Быть может, сбился он с пути,покинув теплое предгорье,или, вкусив беду и горе,он от людей решил уйти?

И повлекли они меня,о чем-то дружественно споря,домой, сквозь мрак ночного моря,туда, где занималась зоря,на свет маячного огня.

— Мы не люди, мы не рыбы, мы дельфины,мы детали позолоченной лепнины,среди образов орлиных, среди львиныхукрашаем ваши кресла мы — дельфины.

С нереидами, с людьми до половины,в резвой свите Посейдона мы — дельфины,на стене Палаццо Дожей и поныненами правят обнаженные богини.

И супруга Посейдона Амфитританам святилище построила в Афинах,когда небо облаками не закрыто,мы вас видим из Созвездия Дельфина.

На фонтанах мы красуемся — дельфины,как холсты и изваянья мы терпимы,а на море мы гонимы, мы травимы,гарпуны облюбовали наши спины.

Мы вас тешим цирковыми номерами,разноцветными шарами в синераме,где экраны телевизоров, где фильмы, —мы за скутерами гонимся — дельфины.

И за Ноевым ковчегом мы спешимк Арарату, к тишине его вершин,за «Арго» пересекающим Босфор,за тобою, мореходец Христофор.И, мятежный броненосец, за тобой!И, толпою за тобою, китобой,мы несемся, чернорылые, на споркто вынослив, кто стремителен, кто скор?!

Братья люди, вы любимы, вы невинны,вы не знаете, откуда мы — дельфины,кем мы были до потопа, кем мы сталипревращенные в ныряющие стаи.

И не мы ли Ариона с его лиройиз Сицилии на родину возили,и не мы ли, на хребтах, поднявши рыла,древнегреческого мальчика носили?

Когда волны штормовые вам грозили,слыша вопли пароходов, мы — дельфины,как спасательные лодки из резины,к утопающим на выручку скользили.

Объясните ж, для чего и почемувы нас бьете топорами по челу,и в тельняшках молодые морякис якорями и сердцами вдоль руки

ищут сзади рулевого колесанаши пасти улыбающиеся,чтоб ударить из берданки и попастьпросто так — в непонимающую пасть?Пусть вы были б хоть смертельно голодны —но дельфины вам и в пищу не годны!

А может быть, они записывают свои предания на холодных лентах летних течений Черного моря? И через Босфор переправляют их в Мраморное? Или складывают свои записи в темных подводных яминах? Или высекают их хвостами на отполированных скрижалях морских камней и читают их детям через увеличительные стекла медуз? Но это так — аллегории…

В детстве, загорелый и голый, я подражал им, кувыркаясь в кудрявых черноморских волнах, и нырял, воображая себя дельфином. Иногда они подплывали ко мне и что-то дружески насвистывали. Потом, удивляясь моей непонятливости, удалялись, издали оборачиваясь на меня. Но я улавливал некий смысл в их свисте…

Теперь это стало несколько проще. Каждое воскресенье я разговариваю с ними в бассейне через электронного переводчика. По-русски и по-дельфински их речь записана на звучные черные диски. У них своя Книга Бытия, свое сказание о Потопе…

Среди толпы блестящих спиниграет с сыном мать-дельфин,то погружаясь, то взлетая,изогнуто, как запятая;как тень когда-то стройных ногхвоста раздвоенный клинок.

Бело, как чайка, ее лоно,спина из черного нейлона;напоминают плавникидвиженья некогда руки;скорее женское, чем рыбье,ее блаженное улыбье.

А сын, не зная ни о чем,собой играет, как мячом;она ему дает свободувсплывать и погружаться в водуи, объясняя жизнь ему,внушает по-дельфиньему:

— Ныс, тьсапньусыв хревв!(Сын, пастьвысунь вверх!)

Тьашыд ботя.(Чтоб дышать.)Худзов жевс.(Воздух свеж.)

Хылпетв хагзырбужок жьен.(В теплых брызгахкожу нежь.)

Нифьлед ныс!(Сын-дельфин!)Идюл окзилб!(Люди близко!)Мчись, ныряйвниз, вниз!(Йярып, сьичмзипв, зипв!)

Они спускаются под волныв мир безопасный, мир подводный,ежей, кораллов пестрый сад,где спруты люстрами висят,где рыбы с красными усамибез батареек светят сами,на дно, в убежища свои,в полупрозрачные слои.Но там нет воздуха, нет неба,нет солнца, нет дождя, нет снега,и хочется наверх — домой,спешить за вспененной кормой.

Мы, дельфины, опускаемся в глубины,огибаем невзорвавшиеся мины,якоря, уже рябые от ракушек,доски палуб, почерневших и распухших.Нас подводные встречают острова,где дельфина не достанет острога,где, раздут, свинцовоног и одноглаз,ищет золото пиратов водолаз,и спускается утопленник нагойс грузным камнем под разбухшею ногой.

Эти толщи водяные, эти глубимы родными не считаем и не любим,и кефаль, и скумбрия, и камбала —никогда роднёю нашей не была,только люди, только люди, только вынам близки среди холодной синевы.И дышать мы подымаемся отсюда,безземельные морские чуда-юда,для игры, или охоты и любви —будто люди, будто люди, будто вы…

Так, вплывая в прибережную теплынь,с нами хочет объясниться мать-дельфин,чтобы ультразвуковая ее речьпомогла ей дельфиненка уберечь.

— Наших мучеников дни и жития,и отплытия, и стран открытия,и с акулами кровавые боисохранили полушария мои.Наши Библии, записанные в них,долговечнее пергаментов и книг,и глубокие извилин письменав память к сыну переходят из меня.

Я, как Ева вашей Книги Бытия,девять месяцев ношу свое дитя,и, как Авеля, но с черным плавником,я кормлю его соленым молоком,и неписаную Библию своюв плоть из плоти я ему передаю:

«В начале пошел лед,и стали тонуть звери,и треснул земной свод.

Покинул нору крот,покрылся водой берег;мы стали вязать плот.

В потопе тонул слон,и мертвые львы плыли,и гром заглушил стон.

Затопленные холмыисчезли в речном иле,и в море ушли мы…»

Уже светало. Чуть рябя,дышало море сонной грудью,как будто радуясь безлюдьюбез берегов, без корабля.

Я молча двигался, гребяк скале, стоящей одиноко;надел я выпуклое окои два баллона на себя.

И погрузился в те края,где в слой песчаный затянулокорсаров пушечные дула,обломки мачт и якоря.

Размахивая своими лягушечьими ногами в резиновых ластах, я достиг подножья скалы. Вокруг нее на подводных камнях расположилось все племя дельфинов с запасом воздуха на время действия. Здесь, в день весеннего равноденствия, ставилась их мистерия, их Книга Бытия. Подножье скалы — затопленный наводнением остров в дельте реки, где древние жили предки дельфинов — люди. Время действия — всемирный Потоп. Место действия — плот, на котором они спасаются от Потопа в разлившейся дельте. Лица — вожак племени Амад, жена его Аве, сыновья Инак и Ваель, их жены, дети,