Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы - Семён Кирсанов

Гелиоскоп

Среди гальки и песковстал расти гелиоскоп.

Тропы крымские узки,высоко стоит скала;в жаркой чаще — лепесткираскрывают зеркала.

Учится — за солнцем в путьоборачиваться он,чтобы мог на нем сверкнутьс неба мчащийся фотон.

Бури солнца. Пятна. Следот кипящего ядра.А у нас простой рассвет,луч рождения утра.

Две горстки звезд

Оказалось — в небе есть и я —в горстке отдаленного созвездия —

Ореоломзасиялбледный отблеск,это я —

Альфа — я,Бета — я,Гамма — я,Дзэта — я…

Через сто парсеков — звездных лет —твой ко мне донесся слабый след —

Через гущучерноты —свет бегущийэто ты —

Альфа — ты,Бета — ты,Гамма — ты,Дзэта — ты…

Почему же не прошли насквозьдруг сквозь друга — эти горстки звезд?

Бездна! Где жэти мы?Без надежд —море тьмы!

Разлетелисьв стороны,навсегдаразорваны —

Альфа — мы,Бета — мы,Гамма — мы,Дзэта — мы…

Перед затмением

Уже я вижу времени конец,начало бесконечного забвенья,но я хочу сквозь черный диск затменьяопять увидеть солнечный венец.

В последний раз хочу я облететьмоей любви тускнеющее солнцеи обогреть свои дубы и сосныв болезненной и слабой теплоте.

В последний раз хочу я повернутьсвои Сахары и свои Сибирик тебе и выкупать в сияющем сапфиресвой одинокий, свой прощальный путь.

Спокойного не ведал Солнца янив ледниковые века, ни позже.Нет! В волдырях, в ожогах, в сползшей кожежил эту жизнь, летя вокруг тебя.

Так выгреби из своего ядравесь водород, и докажи свой гений,и преврати его в горящий гелий,и начинай меня сжигать с утра!

Дожги меня! Я рад такой судьбе.И пусть! И пусть я догорю на спуске,рассыпавшись, как метеорит тунгусский,пылинки не оставив о себе.

«Возьми свой одр!»

Шел дождик после четверга,тумана, ветра, кавардака,во тьме, достойной чердака,луна — круглей четвертака —неслась над пиком Чатырдага.

Обсерватория, с утрараздвинув купол за работой,атеистична и мудра,как утренний собор Петра,сияла свежей позолотой.

Синели чистые холмы,над ними облако виталов степных цветах из Хохломы,и в том, что созерцали мы,Мадонны только не хватало.

Как божье око, телескопплыл в облака навстречу зною,следя из трав и лепестков,обвалов, оползней, песковза вифлеемскою звездою.

Здесь не хватало и волхвов,и кафедрального хорала,волов, апостольских голов,слепцов, Христа, и твердых слов:«Возьми свой одр!» — здесь не хватало.

ЗЕРКАЛА

Поэма (1969)

Зеркала — на стене.Зеркала — на столе.У тебя в портмоне,в антикварном старье.

Не гляди! Отвернись!Это мир под ключом.В блеск граненых границкто вошел — заключен.

Койка с кучей тряпья,тронный зал короля —всё в себя, всё в себязанесли зеркала.

Руку ты подняла,косу ты заплела —навсегда, навсегдаскрыли их зеркала.

Смотрят два близнеца,друг за другом следя.По нонам — без лица,помутнев как слюда,

смутно чувствуют: дверь,кресла, угол стола, —пустота! Но не верь:не пусты зеркала!

Никакой ретушер,не подменит лица,кто вошел — тот вошелжить в стекле без конца.

Жизни точный двойник,верно преданный ей,крепко держит тайникнаших подлинных дней.

Кто ушел — тот ушел.Время в раму втекло.Прячет ключ хорошоэто злое стекло.

Даже взгляд, и кивок,и бровей два крыла —ничего! Никогоне вернут зеркала! —

Сколько раз я тебя убеждал: не смотри в зеркала так часто! Ведь оно, это злое зеркало, отнимает часть твоих глаз и снимает с тебя тонкий слой драгоценных молекул розовой кожи. И опять все то же. Ты все тоньше. Пять ничтожных секунд протекло, и бескровно какая-то доля микрона перешла с тебя на стекло и легла в его радужной толще. А стекло — незаметно, но толще. День за днем оно отнимает что-то у личика, и зато увеличиваются его семицветные грани. Но, может, в стекле ты сохранней? И оно как хрустальный альбом с миллионом незримо напластанных снимков, где то в голубом, то в зеленом: приближаешься или отдаляешься ты? Там хранятся все хвои рты, улыбающиеся или удивляющиеся. Все твои пальцы и плечи — разные утром и вечером, когда свет от лампы кладет на тебя свои желтые лапы… И все же начала ты убывать. Зачем же себя убивать? Но сразу, не быстро, но верь: отражения — это убийства, похищения нас. Как в кино, каждый час ты все больше в зеркальном своем медальоне и все меньше во мне, отдаленней… Но —

в зеркалах не исчезаютничьи глаза, ничьи черты.Они не могут знать, не знаютнеотраженной пустоты.

На амальгаме от рожденьяхранят тончайшие слоибесчисленные отраженьякак наблюдения свои.

Так хлорвиниловая лентаи намагниченная нитьбеседы наши, споры, сплетни,подслушав, может сохранить.

И с зеркалами так бывает…(Как бы свидетель не возник!)Их где-то, может, разбивают,чтоб правду выкрошить из них?

Метет история осколкии крошки битого стекла,чтоб в галереях в позах столькихложь фигурировать могла.

Но живопись — и та свидетель.Сорвать со стен ее, стащить!Вдруг, как у Гоголя в «Портрете»,из рамы взглянет ростовщик?

…В серебряной овальной рамевисит старинное одно, —на свадьбе и в дальнейшей драмеприсутствовало и оно.

За пестрой и случайной сменойсцен и картин не уследить.Но за историей семейнойоно не может не следить.

Каренина — или другая,Дориан Грен — или иной, —свидетель в раме, наблюдая,всегда стоял за их спиной.

Гостям казалось: все на месте,стол с серебром на шесть персон.Десятилетья в том семействешли, как счастливый, легкий сон.

Но дело в том, что эта чинностьв глаза бесстыдно нам лгала.Жизнь притворяться наловчилась,а правду знали зеркала.

К гостям — в обычной милой роли,к нему — с улыбкой, как жена,но к зеркалу — гримаса болине раз была обращена.

К итогу замкнутого бытав час панихиды мы придем.Но умерла или убита —кто выяснит, — каким путем?

И как он выглядит, преступник(с платком на время похорон),кто знает, чем он вас пристукнет:обидой, лаской, топором?

Но трещина, изломом призмырассекшая овал стекла,как подпись очевидца жизниминувшее пересекла.

И тускло отражались векив двуглавых зеркальцах монет.Все это спрятано навеки…Навеки, думаете? Нет! —

Все это в прошлом, прочно забытом. Время его истекло. И зеркало гаснет в чулане забитом. Но вот что: тебя у меня отнимает стекло. Нас подло крадут отражения. Разве в этой витрине не ты? Разве вон в том витраже не я? Разве окно не украло твои черты, не вложило в прозрачную книгу? Довольно мелькнуть секунде, ничтожному мигу — и вновь слистали тебя. Окна моют в апрельскую оттепель, — переплеты прозрачных книг. Что в них хранится? И дома — это ведь библиотеки, где двойник па каждой странице: то идет, то поник. Это страшно, поверь! Каждая дверь смеет иметь свою тень. Тысячи степ обладают тобою. Оркестр на концерте тебя отражает каждою медной и никелевой трубою. Столовый нож, как сабля наголо, нагло сечет твой рот! Все тебя здесь берет — и когда-нибудь отберет навеки. И такую, как ты, уже не найдешь ни на одной из планет. Как это было мною оказано? —