Корона бургундов - Андрей Посняков

– Мирослава – очень хорошая девушка.

– Ну, так женись!

– Только после твоего возвращения, – твердо заявил Истр.

Рад махнул рукой:

– Ну, как знаешь. Кстати, а как ты сюда попал?

– Подземный ход, – юноша пожал плечами. – От реки в дальний амбар. Да я ж тебе про него рассказывал!

– Разве? Что-то не помню.

– Значит – не успел.

– Ты через этот ход и бежал?

– Да, – Истр угрюмо выдохнул. – А что оставалось делать? Нет, я не боюсь смерти, ты знаешь. Но умереть вот так – казненным за убийство родного отца! И где потом оправдываться? На том свете? Понимаешь, брат, если б ты не вернулся, я бы все равно пришел сюда, рано или поздно. Дознался бы! И отомстил.

– А как ты оказался у готов? Путь-то не близкий.

– Не близкий, – парнишка согласно кивнул. – Просто встретил знакомых гуннов. Ну, тех, Варимбертовых… С ним и добрался. В лесах одному не прожить. А потом вернулся бы, не сом…

– Да я и не сомневаюсь, брат, – устало потянулся Рад. – Ладно, поздно уже, спать давай. А завтра… Утро вечера мудренее.

Назавтра о возвращении Истра знало все селение, что и понятно – попробуй-ка, скрой, чай, не мегаполис! Кто-то радовался, кое-кто злился, а кому-то было… нет, не все равно, а просто интересно – какие доказательства своей невиновности предоставит беглец?! Ведь не зря же он вернулся! А еще интереснее было другое – кого назовут убийцей?

На ближней поляне, меж поникшими зарослями вереска, жимолости и ивы – ни на чьей усадьбе, чтоб не обидеть никого из старейшин – собрались все жители селения. Естественно – кроме женщин, те за людей в эти времена особо-то не считались. Свободные люди – молодые воины и убеленные сединами старцы-ветераны. Старейшины – Межамир, Витенег, Сдислав – притащили с собой челядь. А как же? Прийти одному – для чести поруха. Вот и Радомир с Истром не одни явились – с Ирманом, Иксаем, близнецами – все при оружии, в шлемах, чин-чинарем. Мечи – правда худые, но ведь если не присматриваться, то и не видно – на кожаных перевязях, щиты золотом горят на солнышке, так же, как и доспехи юных дружинников Хотобуда. Впрочем, Хотобуда ли уже?

Всего – если считать челядь – человек около сотни собралось, все приодевшиеся, радостно возбужденные – не каждый день на селе такое событие! Суд! Пересуд даже. Современным языком выражаясь – внеочередная сессия по рассмотрению кассационной жалобы обвиняемого. Интересно всем, весело – что-то будет?! Тем более, с погодою повезло – с ночи подморозило, а утром выглянуло солнышко, забралось на деревья, окатило собравшихся удивленно-оранжевым взглядом – мол, как вы тут без меня, поди, соскучились?

Соскучились, соскучились, а как же! Все хмарь да дожди – надоело до смертушки. Теперь вот – солнцу да небу высокому синему радовались. Да и с соседями лясы поточить, погутарить, выпить – не так уж и часто так вот собирались.

Даже сидевший на почетном месте судьи жрец Влекумер – жилистый, темноликий, с горбатым выступающим носом и кустистыми, словно у Леонида Брежнева, бровями – и тот, повернувшись к старейшинам, что-то шептал, щурился, кивая на солнце – наверняка выпавший погожий денек себе в заслуги приписывал, мол, вот поволхвовал, оно, солнышко-то, и вышло. Старейшины степенно кивали да гладили бороды, усмехаясь. Верили жрецу, нет – не очень-то и поймешь, себя держать умели. Другого жреца – молодого конкурента, ставленника Хотобуда – нигде видно не было… как и самого вождя «молодшей» дружины. Запаздывал, гад, что-то, верно, боялся Истру в глаза взглянуть. Зато Ятвиг явился – маячил невдалеке мрачной громадою. Силен, что и говорит, силен. К тому же отважен, умел. Надел на себя лучшее – длинная, до колен рубаха, готская, из выкрашенной в густосиний цвет шерстяной пряжи, поверх рубахи – бычьей кожи панцирь с железными бляшками, мечом такой не прошибешь, копьем – и то если повезет только. Как на бой вырядился, меч на перевязи поправляя, щурился, выпячивая презрительно губы.

Слуги костер уже разожгли – для «божьего суда», ордалий, а Хотобуда все не было. Судьи-старейшины посовещались, послали людишек – искать. Вот Скорьку, да Карася, да Гунявого Хомута и послали – те обернулись быстро, доложили: нет, мол, нигде Хотобуда, вестимо, сбежал, гадюка такая! Может, с ночи еще сбежал… поискать, конечно, можно.

– Ты, Ятвизе, не ведаешь ли, где вождь твой? – осклабясь, поманил здоровяка Витенег.

Ятвиг лишь сплюнул презрительно:

– Не! Про то мне не ведомо.

– Ну, что ж, – Влекумер-навий махнул рукою. – Слуг отрядим в погоню, а сами терять время не будем – начнем. Радомир-князь, сыщутся у тебя надежные люди?

Рад лишь бровью повел:

– Ирман, бери всех. Всю округу прочешите. Желательно живым взять, но не обязательно. Если уж будет сопротивляться…

– Поняли тебя, князь, – Ирман, за всех ответив, вскочил на коня, за ним – Иксай с близнецами, Оглоблишку Муму только не взяли, тот дома, на усадьбе, сидел – нечего дуракам на суде делать.

Первый вопрос о ноже был. Истра расспрашивали дотошно, с пристрастием, потом за Ятвига взялись, а тот ничего не отвечал, не считал, собака, нужным, за что и поплатился, старейшинам-то такое его поведение сильно не понравилось, ишь ты – захудалец какой-то, а туда же, благородного князя из себя корчит.

К полудню все подробненько разобрали, не поленились, куда там российской юстиции. И про охоту, про Тужира с Ятвигом – тут Скорька с Хвалункой послухами-видоками выступили, богам допреж того присягнув – не на Библии же в правдивости клясться? Библия, она у готов была, Ульфилой-епископом переведенная, а у словен пока так… язычество, Владимир Креститель, князь Святой, еще не скоро на свет народится.

Прояснили все про Тужира, про смертушку его, про лук настороженный. Ятвиг все так же молчал презрительно. На что надеялся? На Хотобудову помощь?

А по ножу неожиданно очень хороший свидетель выискался – сам жрец Влекумер. Поднялся, ухмыльнулся, вытащил из-за пояса ножик, старейшинам протянул:

– Гляньте-ка!

– Тот нож! Он в груди Доброгастовой и торчал, – Витенег едва глаза скосил – заценил, увидел. – Истр, твой?

– Мой, – хмуро отозвался парень.

– А вот этот… – навий протянул еще один нож – точно такой же, как и первый.

– И этот, выходит, мой! – Истр очумело похлопал глазами.

– Одинаковые! – ахнули старейшины. – И не отличишь. Вот оно как бывает.

– Один ножик в груди Доброгаста нашли, другой – чуть позже – Ятвиг в реку выкинул, думал, что в тайности. Окровавленный тот ножик был, да Пескарик-раб то увидел. Верно, Пескарик?

По знаку жреца вышел из толпы испуганный до бледности мальчишка. Юный совсем, лет двенадцати. Подтвердил:

– Все так и было!

– А что ж ты раньше-то молчал, Пескарик?

Мальчишка испуганно покосился на жреца, замямлил что-то. Понятно…

– Невольника-то, по уму – пытать бы надоть, – подсказали из толпы.

Старейшины закивали:

– Все верно, рабу без пытки веры нет.

Сдислав с Витенегом переглянулся, оба согласно бородами тряхнули:

– Котелок на огне вскипятите. Пескарь руку сунет – покраснеет рука, значит – врет.

– Не, не, не, – всколыхнувшись, поспешно запростестовал навий. – Тут по-другому надо. Сперва богов спросить, тем более – есть кому.

Сказал – и приосанился – а поспорьте-ка!

Старейшины переглянулись и разом кивнули – спрашивай.

Поглядев в небо, Влекумер-навий важно поднялся и прошествовал на середину поляны – сгрудившийся на его пути народ спешно расступался, давая дорогу, да и вообще, все собравшиеся посматривали на жреца с интересом и затаенным страхом. Боги – они шутить не любят, а волхв ведь именно с ними сейчас общаться собрался. Вот так вот, запросто, на виду у всех. Ух, как жрец повел бровьми, как встрепенулся, развернул плечи – ни дать ни взять тетерев или глухарь на току! Приосанился, выхватил из-за пояса погремушку из козлиного черепа, тряхнул… сам тряхнулся… Висевшие на шее змеиные головы дружно стукнулись в такт погремушке. Радомир даже головой качнул уважительно, ну, надо же – гремучих змей тут отродясь не водилось, а как громыхнуло – кастаньеты испанские отдыхают.

– Чур меня, чур! – немного погромыхав, Влекумер закатил глаза и принялся вращаться на одном месте, словно волчок – быстро-быстро.

Рад хмыкнул – тоже еще, Николай Цискаридзе! Однако надо признать, вертелся навий отменно, сказывались годы тренировок. Жрец то плевался, то закатывал глаза, то глухо рычал, периодически выкрикивая – чур меня, чур! И все время не забывал про свою трещотку.

И от этих завываний, от крутящейся фигуры жреца зарябило в глазах не только у одного Радомира – у всех! Старейшины – и те побледнели, хотя, казалось бы, давно ко всему были привычные.

А жрец вертелся юлою, все быстрей и быстрей, хотя и быстрей-то было уже некуда, брызжал слюной, кричал:

– Чур меня, чур!

Змеиное ожерелье на шее его тоже вертелось, и засушенные головы-черепа вдруг словно бы ожили, хищно распахнув пасти.