Полет в неизвестность - Сергей Дмитриевич Трифонов

Бурхольд? — Савельев достал из сейфа несколько папок в коричневом переплете с изображением по центру орла, державшего в когтях свастику. Найдя нужное место, он показал Снигиреву:

— Будет сотрудничать, еще как будет!

Документ на бланке городского отдела гестапо в Дессау содержал список тайных сотрудников охранки, среди них Снигирев увидел фамилию Бурхольда.

Савельев вернул папки в сейф, весело подмигнул своему заму:

— Давайте так, Иван Иванович, вы займитесь поляками, а я познакомлюсь с этим Бурхольдом.

Оставшись один, Савельев подготовил запросы в Центр по полякам, по самолетным плоскостям и фюзеляжам бомбардировщиков, подписал командировочные документы Зебурха, просмотрел дневную почту. В дверь вновь постучали. Вошел майор Кутовой, командир эскадрильи, прикомандированной к группе. В летной кожаной куртке, с толстым портфелем. Офицеры обменялись рукопожатием.

— Почту вам доставил, товарищ подполковник. Офицер-фельдъегерь в секретной части официальную оформляет, а я вам, так сказать, для души и сердца. — Он выложил на стол несколько треугольничков и настоящих почтовых конвертов и стал прощаться: — Не буду мешать. Полет прошел нормально. Без происшествий. Пойду готовить машины на Москву.

Савельев с нетерпением стал перебирать письма. Два от бывших сослуживцев, одно от отца, а, вот оно. Ну наконец-то! Письмо от нее. Настоящий довоенный конверт. Но почему полевая почта? Он аккуратно вскрыл конверт ножом и почувствовал запах незнакомых духов, видимо трофейных. Ровные строки, аккуратные буквы с крохотными завитушками.

«Милый мой Сашенька, здравствуй!

Наконец-то выбрала время в суете отъезда и приезда в Москву. Как ты, любимый мой? Как всегда, много работы? Где и как разместился? Чем питаешься? Все подробно напиши. Подробно!

Кратко о себе. Меня перевели в Москву, в УКР «Смерш» Московского округа. Служу руководителем группы военных переводчиков (майорская должность, между прочим), работаем с военнопленными генералами и адмиралами. Начальство разрешает ходить в штатском, только на совещания в форме. Живу у мамы. Она низко кланяется тебе. По-моему, она влюблена в тебя по уши. Питаемся хорошо. Слава богу, продуктовое довольствие нормальное. Именно из-за него я и не демобилизовалась пока. Хотя, как ты и хотел, мне предлагали. Звали на работу в МИД. Пока подождем.

Сашенька, о самом главном! У нас будет ребенок!!! Если все будет хорошо, рожать в феврале. Ты не представляешь, как я рада! Я, видимо, самая счастливая женщина в мире! Все, заканчиваю. Жду тебя с нетерпеньем. Люблю и еще сто раз люблю. Целую.

Лена».

Последние слова расплылись, видимо, она плакала. Савельев долго держал письмо обеими руками, вдыхал аромат незнакомых духов. Странно, думал он, для него известие о беременности жены вовсе и не казалось новостью. Он настолько был уверен, настолько привык к мысли о будущем отцовстве, что, когда врал Абакумову о том, что жена в положении (откуда тогда он мог знать об этом?), даже и не думал, что это вранье. Он вспомнил, как звонил из Москвы отцу и сказал о беременности Лены, как отец по-доброму смеялся в трубку, узнав о двух неделях после близости его сына с невесткой.

Он держал письмо и улыбался. Ему так хотелось обнять ее, теплую, ласковую, нежную. Он на минуту представил себя с ребенком на руках и испугался. Как же он удержит маленькое беззащитное существо в этих здоровенных и грубых руках? И тут же вспомнилось: он бежит по их большой ленинградской квартире (ему тогда было года четыре) и попадает в могучие руки отца, тот подбрасывает заливающегося от смеха сына под самый потолок и ловко принимает на большие ладони хирурга. Нет, бояться тут нечего. Разве можно бояться счастья?

…Тихо отворилась дверь, в нее просунулась кудрявая голова химика Зебурха.

— Разрешите, товарищ подполковник? Я по поводу командировки в Москву.

Савельев убрал в стол письма и указал на стул.

— Натан Самуилович, документы я подписал, возьмите в канцелярии, можете завтра же лететь.

— Премного вам благодарен, товарищ подполковник, будьте уверены, я мигом. — Зебурх поднялся со стула.

— Погодите минуту, Натан Самуилович. — Савельев в некотором смущении спросил: — Вы не окажете мне небольшую услугу?

— Бог мой, Александр Васильевич, и вы об этом спрашиваете меня, Натана Зебурха? Да хоть две, нет, лучше три.

— Не смогли бы передать письмо и небольшую посылку жене и теще? Они живут в Москве.

— И вы бы сомневались? Так хоть в Сморгони или в Житомире пусть они живут, Зебурх мигом бы все доставил.

— Благодарю вас. К вечеру посылка и письмо будут готовы. Большое вам спасибо. Но помните, об этом никому. Нам запрещено.

Зебурх закатил глаза и сделал мину мученика:

— Я вас умоляю, товарищ подполковник, кому вы это говорите? Вы говорите бывшему невольнику научной шараги. А там, мой дорогой начальник, тайны привыкли хранить пуще государственных.

Отец сообщал о скором переезде из Мурманска в Ленинград, о том, как его ждут в родной Военно-медицинской академии. Вновь уговаривал отправить Лену рожать к нему и жить у него под его врачебным присмотром. Отцу, конечно, было скучно и неуютно одному в их старой профессорской квартире. Он верил в возвращение сына, радовался его браку, будущим внукам, надеялся, что скоро его дом наполнится семейным теплом, и он наконец обретет душевный комфорт после страшных лет войны и, возможно, станет забывать те сотни несчастных раненых, которых он не смог спасти, чьи лица он видит каждую ночь в кратких и тяжелых снах.

Глава 17

Вот уже третий час после ужина Миш корпел над своим первым доносом, или вернее сказать, донесением, теперь ведь он ощущал себя вполне официальным, пусть и секретным, лицом, имеющим особый псевдоним — Мокрый. Получалось не совсем складно, но Миш был доволен, по-другому никак не выходило.

«Следователю капитану государственной безопасности Игнатенко А.Н.

За прошедшую неделю здоровье господина группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Ганса Баура улучшилось. Он стал больше улыбаться, с аппетитом есть. Разрешил брить его каждый день. Кроме меня, лечащего врача