Черная мантия. Анатомия российского суда - Борис Миронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карватко болезненно морщится, понимает, что над ним открыто издеваются: «Я понятия не имею, что это была за адвокат. Мне сказали — это твой адвокат. Она все видела, но ни о чем не спрашивала, она даже здоровьем моим не поинтересовалась».
Судья не потеряла интереса к игре в непонятки: «Сегодня в показаниях Вы отнесли действия Корягина и других сотрудников правоохранительных органов к незаконным. А почему Вы не писали заявлений об этом?»
Карватко отвечает ей с безнадежной усталостью: «Мне просто было страшно и за себя, и за свою семью. Если мне следователь Генеральной прокуратуры говорит, что «лично я был против, чтобы вам подбросили боеприпасы», что я должен думать об этих людях? Мне не хотелось, чтобы со мной повторилась история, которая была в Твери».
Судья, прежде изображавшая вялотекучесть мысли, вдруг, словно из засады энергично выскакивает с вопросом. О, что это за вопрос!: «А почему Вы в суде не побоялись сказать правду? Что изменилось?»
Судья в суде спрашивает свидетеля, почему он не боится говорить правду в суде?! Вот времена, вот нравы! Поистине наша Фемида, эта дивная богиня с врожденными понятиями о справедливости и истине, уже лет двадцать как погребена под обломками реформированной судебной системы. На ее месте промышляет законностью и правопорядком, взвешивая доходы и расходы, дебелая, холеная тетка с психологией торговки с Привоза.
Но Карватко не изумился вопросу: «Здесь, в присутствии людей, я во всеуслышание заявил, что если со мной что-то случится, то все вопросы к Олегу Васильевичу Корягину».
Судья Пантелеева с нескрываемым садизмом: «А почему Вы не сделали заявление в Генеральную прокуратуру в период следствия?»
Карватко зло, иронично: «И отдать это заявление Владимиру Сулеймановичу?»
Судья с видом невинной овечки: «Поместить в прессе».
Карватко терпеливо, почти доброжелательно, тоном наставника из школы для умственно отсталых детей: «Со второго апреля я находился под постоянным контролем Департамента по борьбе с организованной преступностью. Ко мне, к примеру, садится в машину пассажир и говорит: «Игорь Петрович, ехал бы ты домой, мы же не можем контролировать всех твоих пассажиров». Я знал, что если я чего и напишу, первым об этом узнает Корягин. Я не мог никуда трудоустроиться. Знакомые шарахались. Андрея из мастерской, который меня видел 17 марта, взяли прямо в футболке и тапочках. Пригрозили: если не подпишешь сейчас, поедем домой и найдем чего-нибудь. Он мне говорит: извини, я подписал».
Судья мгновенно теряет к Карватко всякий интерес.
Вопрос задает подсудимый Найденов: «Сотрудники охраны, назначенные судьей в 2006 году, Вам выделялись?»
Карватко: «Да, один из них мне прямо сказал: придется охранять от своих же коллег. Однажды на джипе приехали домой неизвестные, дошло до рукоприкладства. Через три дня на передвижном посту ГАИ меня остановили, я вышел и увидел человека из джипа. Он предложил мне записывать все разговоры с Корягиным на диктофон».
Миронов с азартом историка: «Какова судьба этих записей?»
Карватко: «Я так и не понял, что это за структура. Может, Корягина уловки? Сказал об этом Корягину, он говорит, мол, это «смежники».
Котеночкина, адвокат Найденова: «Какие действия — физические, психические, — к Вам применяли?»
Карватко устало: «Лично Корягин наручники не застегивал, руки мне не заламывал. Обсуждается вопрос — я отказываюсь. Корягин выходит за дверь, входит другой и надевает мне на голову пакет. Наступает удушье. Когда снова отказываюсь, Корягин выходит, входит сержант, прижигает мне руки сигаретой со словами «Руки тебе не нужны». Они у меня скованы наручниками. Когда освободили, у меня оказались повреждены плечевая суставная сумка, правый локоть, ушиб грудины и так, по мелочи».
…Все устали от допроса, от бессмысленных вопросов судьи и прокурора, изображающих из себя свято верующих в законность действий милиции и прокуратуры, от тяжкого осознания того, что подобное могут творить с каждым из нас — сегодня, завтра, послезавтра. Хотелось закрыть это страшное заседание, как последнюю страницу кошмарного романа, но прокурор приготовил замысловатый эпилог. Он просит судью огласить детализацию телефонных переговоров Карватко в то время, когда того пытали в застенках Твери.
Из мозаики унылых цифр, дат и адресов, откуда поступали звонки с телефонного номера Карватко, неожиданно сложилась потрясающая картина: томясь в камере СИЗО, Карватко ухитрялся вести переговоры из разных мест Москвы и Подмосковья. Даже с улицы Житной, 14а, — из Министерства внутренних дел!
Прокурор Каверин был горд собственным реваншем и не скрывал восхищения собой: «22 марта звонок с Вашего места жительства, а по Вашим показаниям Вы находились в Твери?»
Карватко лишь развел руками: «Я не мог там оказаться. Ничего не понимаю. Не могу объяснить».
Прокурор ликующе: «А 24 марта звонок от Вас поступил из Москвы, с улицы Житной. Как это объясните?»
И вдруг до Карватко доходит: «Улица Житная… Улица Житная… Так это же Министерство внутренних дел! Это же ваши сотрудники забрали мой телефон! И шнурки, и ремень, и телефон».
Но прокурор все еще не понимает, во что вляпался: «Вы телефоном пользовались и в Астафьево, и на Житной?»
Карватко заклинающе: «Я на Житной не был! Я был в Твери! Моим телефоном пользовались ваши сотрудники!»
И в этот момент решительного неверия прокурора в похищение свидетеля подсудимый Квачков заявляет ходатайство о судебном запросе в Тверское СИЗО, выяснить, находился ли там с 21 марта по 2 апреля И. П. Карватко.
Судья ставит ходатайство на обсуждение.
Миронов: «Поддерживаю. Надо разобраться с этими секретными тюрьмами на территории Российской Федерации».
Слова эти производят ошеломляющее впечатление на прокурора. Каверин вскакивает, лихорадочно выпаливает: «По поводу секретных тюрем, о которых говорит Миронов… У нас нет сомнений, что Карватко помещался в СИЗО Твери. Но темой нашего суда не является, на каком основании задерживался Карватко!..».
Судья тоже не желает разбираться с секретными тюрьмами России. А жаль. Очень жаль! Ведь в них и добывают недопустимые доказательства, как в деле «покушении на Чубайса».
Судья Пантелеева узаконила пытки (Заседание двадцать первое)
После того, как главный свидетель обвинения Игорь Карватко рассказал суду, как на допросах в следственном изоляторе его запугивали, шантажировали, пытали, судье Пантелеевой предстояло принять решение считать показания свидетеля, полученные под пытками, недопустимым доказательством. Судья поставила этот вопрос на обсуждение сторон. Первым высказался Квачков: «Сама постановка вопроса о допустимости доказательств, полученных под пытками, является кощунственной. Оглашение перед присяжными доказательств, полученных под пытками, является вызовом российскому правосудию». Адвокат Михалкина: «Согласно статье 75 УПК РФ, доказательства, полученные с нарушением Уголовно-процессуального кодекса, недопустимы. Карватко здесь на суде свидетельствовал, что он для получения ложных, нужных следствию показаний, подвергся насилию, пыткам и другим действиям, унижающим человеческое достоинство. Таким образом, была грубо нарушена статья 9 УПК РФ, которая прямо говорит о том, что никто из участников судебного процесса не может подвергаться насилию, пыткам, жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению». Прокурор Каверин ухмыльнулся: «Я внимательно выслушал показания Карватко и сделал единственный вывод: никакого похищения не совершалось, никаких пыток не применялось, все показания Карватко давал сугубо добровольно. Например, я спросил: когда Вы оказались в Твери? Он путался, говорил, что то ли 21-го, то ли 22-го. А согласно детализации телефонных переговоров, звонок с его телефона зафиксирован с адреса его местожительства. Другой звонок, 24-го числа, и вовсе с улицы Житной в Москве. Что находится на улице Житной? Министерство внутренних дел. Зачем Карватко был в МВД? Не знаю, но главное, что в это время он не был в Твери! Что касается, якобы, изъятия телефонов у Карватко, то 27 марта ему дали позвонить родственникам с телефона следователя. Ну и что. Это вовсе не означает, что у него изъяли телефон. Но это означает, что Карватко никто не похищал. Это было не похищение, это скорее похоже на программу защиты свидетеля. Если Карватко считал, что в его показаниях на следствии что-то записано не так, то у него было право исправить это. Карватко нам поведал, что он от сотрудников милиции не прятался, и встречался с полковником Корягиным неоднократно. Какой же здесь страх? Если полковник Корягин так насолил Карватко, то Карватко надо было бежать, куда глаза глядят, но он же не убежал! Я настаиваю, что все следственные действия с Карватко были законными и прошу огласить показания этого свидетеля на следствии!»
