Истинная правда. Языки средневекового правосудия - Ольга Игоревна Тогоева

дала признательных показаний – ни в Клермоне, ни в Риоме, ни в Париже. Ни под давлением (а пытали ее и в местном суде бальи Оверни, и в парламенте), ни добровольно.

Обычный прием, использовавшийся в средневековых судах для создания образа ведовской секты, в данном случае не сработал, поскольку Маргарет, в отличие от многих других похожих на нее обвиняемых, не назвала ни одного своего сообщника[254]. Бальи Оверни вынужден был довольствоваться доносом Оливье Мальнери, в котором перечислялись предполагаемые участники «секты»: Маргарет де Дё Винь, Гийомет и Алиса, к которым затем присоединились брат Пьер, а также оба сына Маргарет, Гийом и Жан[255]. Таким образом, Оливье и его братьям пришлось по сути дела самим создавать «заговор» ведьм, направленный, как они утверждали, против них самих.

Противникам Маргарет Сабиа не удалось даже доказать, что она в принципе могла быть ведьмой. Иными словами, они не сумели представить ее маргиналом, нежелательным элементом местного сообщества. Напротив, сведения о поведении и нравах обвиняемой, собранные бальи Оверни по приказу из столицы, свидетельствовали, надо полагать, о том, что эта дама – вполне достойная женщина. Во всяком случае в регистре Парижского парламента нигде не говорится о том, что в Монферране она пользовалась дурной славой (что могло стать первым шагом на пути к признанию ее ведьмой). А поскольку отсутствовали и показания самой Маргарет, судьям не оставалось ничего иного, как объявить ее невиновной и предоставить ей возможность взыскать со своих «племянников» за оскорбление, несправедливо ей нанесенное.

Дело Маргарет Сабиа любопытно для нас с нескольких точек зрения. Странным представляется «двойное» обвинение нашей героини в воровстве и колдовстве, никак не объясненное в материалах регистра. Интерес вызывают бытовавшие в Монферране и Париже в середине XIV в. представления о плетущей свои «заговоры» ведовской секте, плохо согласующиеся с представлениями современных историков о ранних ведовских процессах. Внимание привлекают и особенности процедуры в этом деле: редкая возможность «услышать» и сравнить аргументацию сторон, увидеть работу королевского адвоката…

Но все-таки прежде для нас важно поведение самой обвиняемой, женщины сильной не только телом, но и духом. Мало кто смог бы вынести пребывание в трех тюрьмах в течение по крайней мере двух лет, многочисленные допросы и пытки, арест сыновей, смерть близких подруг и бесконечные происки со стороны «любящих» родственников. Наша героиня вышла из дела победительницей и, сколь мало мы о ней ни знаем, она заслужила, чтобы мы вспомнили о ней хоть ненадолго.

И все же (напомню об этом еще раз) история Маргарет Сабиа – счастливое исключение, редкий случай в практике средневекового суда. То, что она выиграла процесс, в определенной степени было связано со слабостью обвинения, выдвинутого против нее. Возникшее из частного семейного конфликта, из ненависти родственников, оно не было подкреплено серьезной правовой базой. В середине XIV в. французские судьи еще не обладали достаточными знаниями, чтобы выстроить обвинение в занятиях колдовством и довести процесс до логического конца – до вынесения смертного приговора и приведения его в исполнение. Юридический дискурс, необходимый для такого рода уголовных дел, не был еще как следует разработан.

Однако к концу XIV в. ситуация изменилась – и это особенно заметно по регистрам уголовной практики. К тому, как строились отныне подобные обвинения, какие приемы использовали судьи, чтобы убедить окружающих в своей правоте, чтобы создать хотя бы видимость раскрываемости преступлений, чтобы иметь возможность выносить смертные приговоры, в справедливости которых никто не усомнится, мы теперь и обратимся.

В центре нашего внимания окажутся стратегии поведения самих судей, их отношение к уголовному процессу, к тому или иному правонарушению, к конкретному обвиняемому. Все это, безусловно, находило отражение в текстах судебных протоколов. Не только в их содержании, но и в специфической форме их записи, в особенностях стиля и лексики – в тех тонкостях письменной речи, на которые редко обращают внимание историки права.

Игра в слова

Глава 4

Судьи и их тексты

Начнем, пожалуй, с самого начала – с первых строк судебного протокола. Именно здесь мы обычно ожидаем найти информацию о тяжущихся сторонах – об истце и ответчике. И здесь же мы сталкиваемся с первой особенностью интересующих нас документов, на которую уже обращали внимание выше – с вытеснением истца из процесса, со стремлением средневековых судей выступать от его имени, вместо него. Мы не найдем ни одного упоминания о настоящих истцах в «Признаниях и приговорах», мы почти не встретим их в приговорах Парижского парламента или в регистре Шатле. Конечно, такая ситуация была вполне естественна, когда дело начиналось самим судьей, опиравшимся на собственные подозрения, на донос или на слухи. Однако, даже в тех случаях, когда истец изначально присутствовал, после краткого, весьма формального упоминания о нем в первых строках протокола, его имя исчезало из текста, а его место занимал судья. (Илл. 15, 16)

Наиболее интересными с этой точки зрения являются дела, записанные в регистре Шатле. Как я уже упоминала, этот сборник создавался как некий пример для подражания – как своеобразный учебник по уголовному судопроизводству. Именно так, как записано, а не иначе, следовало, по мнению секретаря уголовного суда Шатле Алома Кашмаре, расследовать то или иное преступление, вести допрос, применять пытку и выносить окончательный приговор. Тем не менее в этом «образцовом» регистре практически отсутствовала информация об истцах. Показательным можно назвать дело уже известного нам Гийома де Брюка, обвиненного в 1389 г. в многочисленных кражах Жаком Ребутеном, коннетаблем арбалетчиков гарнизона г. Сант в Пуату[256]. В соответствии с жалобой этого последнего сержант Жервез дю Тарт арестовал Гийома. Однако больше Жак Ребутен не упоминался на страницах регистра ни разу; мы даже не знаем, были ли украденные предметы возвращены ему по окончании процесса. Его место в тексте протокола заняли королевские чиновники.

Сходным образом практически любой уголовный процесс превращался на бумаге исключительно в противостояние обвиняемого и представителей власти. Причем средневековые судьи стремились не только выносить решения по тому или иному спорному вопросу – в неменьшей, как кажется, степени они желали выступать от имени всего сообщества, в качестве обвинителей. В этом заключалась первая особенность их образа, о которой мы можем говорить на основании материалов уголовных дел. Что же касается настоящих истцов, об их существовании нам остается лишь догадываться: их реальное участие в судебных разбирательствах подтверждают лишь многочисленные апелляции, подаваемые их авторами то в связи с нарушениями процедуры, то в связи с несправедливым, с их точки зрения, приговором.

Не менее любопытным представляется и следующее обстоятельство. Если довериться все тем же протоколам, средневековый преступник не мог оказаться лицом к лицу всего с одним-единственным чиновником. Количество судей и их помощников, присутствовавших на каждом заседании, могло впечатлить любого: в регистре Шатле обычно упоминалось