Магия моего мозга. Откровения «личного телепата Сталина» - Вольф Мессинг

Мне врезалось в память, как во время бомбежки, в которую попала наша семья при эвакуации, катятся арбузы, разбиваются, разлетаются… Их мякоть мне казалась кровью.

Вольф предложил посмотреть меня. В тот свой визит он показал многое из того, что умел. С тех пор Мессинг стал заходить к нам.

Зимой меня крестили в церкви, и он стал моим крестным отцом…

…Я действительно очень отчетливо запомнил практически весь период нашей новосибирской жизни. Помню, например, как Мессинг зашел к нам в гости и мы все вместе праздновали знаменитую передачу самолета летчику Константину Ковалеву. Обстановка была очень веселая и душевная.

Что касается волшебства… Конечно, Вольф Григорьевич не раз изумлял и поражал меня. Как-то раз он одним взглядом заставил воробьиную стайку дружно спуститься ко мне, на землю.

В тот день, когда отмечали передачу самолета, Вольф Григорьевич подарил Ковалеву, тоже гостившему у нас, замечательные золотые швейцарские часы. Точно такие же он носил сам.

Мне, любопытному мальчишке, конечно, тоже захотелось посмотреть на эти часы, и я попросил Вольфа Григорьевича показать их мне поближе.

На что он сказал: «А ты пойди, встань вон в тот уголок, вытянись по стойке смирно, протяни ручку вперед — и через три минутки у тебя будут такие же часы».

Я так и сделал: постоял, постоял — и вдруг вижу, что на моей руке действительно надеты часы! Я их туда-сюда вертел, рассматривал, слушал. А через какое-то время они вдруг исчезли…

…Как-то зимой со мной произошел несчастный случай — я, решив проверить мамины слова о том, что хорошим детям Дед Мороз посыпает все вокруг сахаром, а плохим — льдом, лизнул щеколду и содрал кожу на языке. Рана заживала очень долго.

Мы были вынуждены даже купить курицу — чтобы лечить мой язык свежим яйцом. И вот однажды бабушка отправила меня в сарай за яйцом. А Мессинг, который в тот момент как раз был у нас, говорит: «Не нужно ходить в сарай. Зайди в свою комнату — там, в штопальнице на столе, найдешь яичко».

Я захожу в комнату и вижу, что на столе в штопальнице и в самом деле стоит яичко — оно было теплым на ощупь, будто курица снесла его только что…

У меня до сих пор в голове не укладывается, каким образом ему удавалось делать такие вещи…»

Документ 33

Из отчета В. Мессинга:

«Профессор И. Метапин[53], соратник академика Орбели, задумал поставить интересный эксперимент по «расширению сознания».

Как и я, профессор находился в Новосибирске, здесь же он собрал целую группу ученых, задумавших изучить мой «феномен».

Я рассказал им о встрече с ламой Норбу Римпоче. Они сильно заинтересовались, а Металин проворчал, что «эти тибетские штучки» легко объяснимы, и предложил принять дозу не столь давно синтезированного вещества под названием ЛСД[54]. Как я понял, это некое производное спорыньи.

Оно помогает «открыть дверь» в подсознание, хотя и бывают случаи деперсонализации.

Короче говоря, прием ЛСД должен был поспособствовать «расширению сознания», опыт которого я уже имел.

Происходило все просто, хотя обставлено было с умом — профессор Металин объяснил, что ЛСД позволяет переживать очень сильные эмоции, и тут все зависит не только от человека, но и от окружающей обстановки. Если она мрачная, заставляет нервничать, то и переживания окажутся негативными, как в кошмаре.

Я сел в кресло, стоявшее посреди большой комнаты.

Медсестра подала мне препарат — это был кусочек сахара, который почти впитал прозрачную каплю ЛСД. Я рассосал сахарок, не замечая постороннего вкуса, и ощутил легкое головокружение.

Оно быстро прошло, зато началось нечто невероятное — я стал усиленно воспринимать цвета: синие занавески буквально горели сапфирным пламенем, а от белых стен веяло холодом, будто от первого снега.

Потом и вовсе началась фантасмагория: по стенам словно рябь прошла, пол «задышал», потолок «поплыл», а перед глазами закружились чрезвычайно сложные, многоцветные узоры.

Они сплетались и расплетались даже тогда, когда я зажмурился.

Крик птицы, донесшийся с улицы, я воспринял как оптический образ — черные зигзаги, а тихо наигрывавшая музыка рождала то россыпь цветных полупрозрачных шаров, мягко опадавших вниз, то плавно вращавшихся кристаллов, отблескивавших гранями.

И только тут я, каким-то краем сознания, вспомнил о строгом наказе Металина: сопротивляться психоиллюзиям, подавлять их, в надежде вызвать нетипичный ответ моего сознания.

Подавить разгул цвета и эффект «плавучих» поверхностей мне удалось легко, я почти не напрягался. Оглянувшись, я увидел всю ту же комнату и был разочарован. И это все?

Разочарование мое длилось недолго.

Сердце билось ровно и спокойно, я не испытывал ни малейших болезненных или просто неприятных ощущений, но в комнате стала сгущаться тьма, и в этой тьме смутно проглядывали серые пятна, шатучие тени, постепенно светлеющие, набирающие цвета и оттенки.

Это было похоже на мои «сеансы» ясновидения, когда мне как будто кто показывал фильм «про будущее».

Но увидел я прошлое.

Сначала, правда, я не понял, что именно мне открыло сознание. Ведь картины грядущего, зрителем которых я изредка становился, были часто смутны, как воспоминания, расплывчаты, словно через запотевшее стекло. Лишь иногда словно чья-то незримая рука протирала «окно», и видение делалось четким — проглядывали лица, города, поля сражений.

Но то, на что я смотрел теперь, было ясным — никакой размытости. Я видел стены древнего города, сложенные из сырцового, обожженного на солнце кирпича — башни с зубцами отливали желтым глинистым цветом.

Поверх зубчатых стен выбивалась пышная глянцевая зелень — перистые листья пальм и кроны неизвестных мне деревьев.

А вокруг волнами расходились пески с редкими кустиками и купами деревьев там, где тянулась череда мелких озерков — усохшее русло.

Крепость брали штурмом — из пустыни накатывали колесницы, копотя рыжей пылью, и полуголые лучники слали и слали стрелы поверх стен, обрушивая железный дождь на защитников города.

А ворота атаковали сложные осадные орудия.

Оборонцы давали сдачи — камни так и сыпались на штурмующих, тяжелые копья, пущенные со стен, просаживали насквозь загорелые тела в одних набедренных повязках.

Тут картинка размылась, что-то замелькало, какие-то цветные пятна, словно пленку перематывали, и мне вновь открылся незнакомый мир.

Уже не пустыня стелилась «на экране», а степь — высокие травы, уже начавшие буреть под солнцем, волновались как зеленое море, клонясь под ветром широкими разливами.

Вдали брело огромное стадо животных, кажется, буйволов. Или бизонов. Или туров.

Но на травоядных я глянул мельком, поскольку моим вниманием завладели люди — они жили на границе степи и гор. Степь кормила смелых охотников, а скалистые склоны давали приют, отворяя зияния пещер.

Да, я наблюдал за жизнью каменного века. Вот только ни одного косматого, грязного здоровяка, обмотанного куском шкуры, я не заметил — бороды охотников были аккуратно подрезаны, а длинные волосы собраны в «хвосты» или заплетены в косы.

Одеты мои предки были в штаны и рубахи из тонко выделанной, отскобленной добела кожи, расшитые речным жемчугом, кусочками янтаря и каких-то красивых камешков, вроде бирюзы.

Они сжимали в мускулистых руках копья, смеялись, переговаривались, кивая на степь, где над колоссальным стадом колыхался жар, исходивший от мириадов туш.

Вход в пещеру был заложен огромными камнями, а скала вокруг пестрела разноцветными рисунками-оберегами. Вот из пещеры вышла девушка с копной выгоревших на солнце волос, стянутых на лбу кожаной тесемкой.

Одежду ее составляла не слишком длинная юбка из замши и что-то вроде пелеринки из роскошных перьев. Один из охотников резко обернулся, словно на зов, и его мужественное, посеченное шрамами лицо осветилось радостной улыбкой…

И снова все поглотила тьма и опять протаяла светом.

Я увидел людей в тогах. Они расхаживали в портиках, то выходя на свет, то пропадая в зыбкой тени, обходя прекрасные статуи и переговариваясь.

Справа высились колонны огромного храма, слева тянулась улица, вымощенная каменными плитами, а в просвете между многоэтажками открывался знакомый Колизей, но куда более величественный — облицованный светлым камнем, с изваяниями в каждой из ниш.

Толпы народа шагали по улице, а важного толстяка-сенатора в тоге с широким красным подбоем тащили на носилках восемь чернокожих рабов.

«Рим…» — прохрипел я, задыхаясь, и тьма рассеялась.

Я снова оказался в той же комнате, потрясенный и подавленный.

Металин показался по первому же моему зову.

Я изложил ему виденное, и ученые — комната незаметно заполнилась народом — сцепились в споре, сути которого я не понял.