Магия моего мозга. Откровения «личного телепата Сталина» - Вольф Мессинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так будет, Лаврентий Павлович, я знаю это. Страстно мечтаю доказать свою правоту — и не могу. Вам одному сообщаю то, за что Абакумов меня бы приказал расстрелять. Надеюсь на вас.
В. Мессинг».
Документ 27
Письмо В. Мессинга В. Г. Финку[46]:
«С Новым годом, Витя!
Поздравь от меня Фиру, и простите, ради бога, оба, что не приехал на праздники — не смог вырваться из своего беличьего колеса, сплошные гастроли.
Пишу из гостиницы в Сталинграде, а завтра выезжаю в Краснодар. Потом — Ростов, который на Дону, и Харьков.
Самое интересное, что мне дали комнату в коммуналке, но я там ночевал буквально один раз, когда приехал из Киева и собирался в Свердловск.
Не подумайте, что я жалуюсь — еще в Европе привык к кочевой жизни. Понемногу обзавожусь хозяйством — уже три чемодана таскаю за собой по городам и весям.
Новый год я встретил в дороге, в вагоне поезда, но этот последний день декабря запомнится мне надолго — сплошные приключения.
Началось все еще на вокзале в Пензе.
Зал ожидания был почти пуст, никто особо не стремился в путь накануне праздника, только скучные командированные, несколько угрюмых колхозниц с кучей сумок да я.
Часов в пять появился мальчик лет десяти, в чиненом-перечиненом пальтишке, большой, не по размеру, ушанке и в таких же громадных ботинках.
Он присел на деревянный диванчик и постарался спрятать ноги — стеснялся своей обувки.
Посидев в одном месте, он пересел на другое, поближе к теткам, делившимся рецептами борщей да прочих яств. Потом он встал и понуро двинулся к «выходу в город».
Я был занят своими мыслями и следил за мальчиком рассеянно.
Неожиданно одна из женщин подхватилась и заорала: «Ой, батюшки! Украли! Держите вора! Мили-иция-я!»
Мальчишка с перепугу кинулся бежать, громко топая башмаками. Тетки засуетились, кружась и хлопая руками по ляжкам, а потом двое из них, переваливаясь по-утиному, бросились в погоню.
Немного погодя раздалась трель милицейского свистка, и вот показалась целая процессия — впереди гордо шагала одна из теток, пыхтя и отдуваясь, за ней направлялся усатый милиционер, крепко держа за руку слабо упиравшегося «вора», того самого мальчика.
Шествие замыкала вторая тетка.
«Поймали?» — обрадовались женщины, стерегшие общий багаж.
«А то! Будет знать, как честных людей обворовывать!»
«Я ничего не крал! — завопил мальчик. — Пустите меня! Пустите!»
«Ну-ка, — строго сказал милиционер, — выворачивай карманы».
Мальчик густо покраснел, опустил голову, закусил губу и стал исполнять требование блюстителя закона. Но, кроме платочка, в карманах у «татя» ничего не было.
Даже если бы я специально и не принялся читать его мысли, они бы сами нашли мой бедный мозг, настолько сильными были эмоции, переполнявшие мальчишку.
Он испытывал, прежде всего, мучительный стыд и отчаяние. Чувствовался и страх, и обида, но вот трусости пойманного воришки не было вовсе.
Прежде чем вмешаться, я проник в мысли той самой тетки, что первой закричала: «Держи вора!» — грузной дамы с неприятным квадратным лицом, и покинул свой диванчик.
«Товарищ сержант, — обратился я к представителю власти, — мальчик ни в чем не виноват».
Пацаненок вздрогнул и глянул на меня с такой потрясающей надеждой, что мне даже не по себе стало.
«Ишь ты, защитничек выискался! — визгливо закричала квадратнолицая. — Подельник, что ли?»
Милиционер цыкнул на нее и сказал: «Ваши документы, гражданин».
Я предъявил ему свой паспорт и негромко объяснил, кто я таков. Сержант кивнул, посмотрел заинтересованно и даже отшагнул, уступая мне место.
«Как тебя зовут, мальчик?» — спросил я.
«Миша», — ответил тот.
«А что ты делаешь на вокзале в такое время, Миша?»
Мальчик засопел.
«Мамка пьет, — выговорил он, — приходит поздно. Выспится и опять куда-то уходит. А бабушку в больницу положили. Есть нечего, ну, я и сходил вчера в магазин. Все, что было, на булку потратил. Булка вкусная, но мало. Я сюда зашел, и тут меня угостили — яйцо дали вареное, хлеба и полкотлетки. Вот, я и опять… сюда».
«Все с тобой ясно, — сказал я и обернулся к женщине с квадратным лицом. — Софья Пантелеевна, а сколько у вас пропало денег?»
«Сто рублев!»
«И где они лежали?»
«В кошельке, где ж еще! Вот, мелочь на месте, а сторублевки нетути!»
«А вы же с шофером расплачивались, вспомните».
«Вам-то откуда знать?» — спросила подозрительно Софья Пантелеевна.
«Оттуда. Так расплачивались?»
«Ну, да. Как раз сотенная и оставалась».
«И куда вы ее положили?»
«В кошелек, куда ж еще!»
«А если подумать? У вас же руки были заняты, и вы сунули деньги в карман».
Тетка изменилась в лице. Полапав, она вытащила из кармана сторублевую купюру.
Милиционер укоризненно покачал головой.
«Нехорошо, гражданка».
Козырнув мальчику, будто извиняясь, сержант подмигнул мне. Видимо, полагая, что я устроил некий фокус.
Товарки квадратнолицей тут же стали ее прорабатывать, одновременно одаривая растерянного пацана съестным.
Софья Пантелеевна тоже не осталась в долгу и отполовинила свой пирог с рыбой.
Мальчик собрал в охапку съестные сокровища и двинулся к выходу, шепнув мне: «Спасибо!»
Но это было только первое приключение в последний день старого года. Второе ожидало меня в поезде.
Мы уже тронулись, паровоз помчал нас к городу на Волге. В купе нас было двое, со мной ехал бухгалтер, озабоченный седой старичок. Разложив на столике пухлые папки, он все проглядывал бумаги, шевеля губами.
Правда, меня он встретил радушно, представился Николаем Петровичем, предложил выпить за встречу — чаю. И он действительно был рад попутчику.
Мы с ним поболтали о том о сем, посетовали на судьбу, а потом Николай Петрович решил пройтись в вагон-ресторан.
Я не был голоден, поэтому остался. Разобрал вещи, переоделся в пижаму, постелил. Сосед задерживался, а до полуночи оставалось часа два.
Признаться, я не слишком привык встречать Новый год, но праздник мне нравился. Я выставил на столик маленькую бутылочку коньяка, сообразил немудреную закуску… и в этот момент вернулся мой попутчик.
Душераздирающее зрелище!
Лицо Николая Петровича было искажено, все в поту. Трясущимися руками он снял очки, протер их, едва не уронив.
«Что случилось?» — спросил я.
«Все пропало!» — сипло сказал попутчик.
Снял очки и разрыдался. Из сбивчивого рассказа я понял, что у Николая Петровича есть грешок — он очень азартен.
И когда пройдошливая компания предложила ему перекинуться в картишки, бухгалтер согласился. И проиграл все.
Николай Петрович вез с собой крупную сумму — собирался купить дом. И вот — ни копейки!
Первым делом я внушил ему успокоиться. Расспросив, в каком вагоне и купе едут картежники, я отправился, чтобы отыграться за соседа.
Признаться, играть в азартные игры мне просто неинтересно — я же читаю мысли партнеров и как бы вижу карты их глазами. На это и был расчет.
Пройдя пару вагонов, я приблизился к тому самому купе. Там было накурено и шла игра — сидели трое и шлепали картами по чемодану, который поставили между скамьями.
Медленно шествуя мимо, я на секундочку задержался, демонстрируя интерес, после чего двинулся дальше. Как я и рассчитывал, из купе выглянул живчик с лысиной по темечку и окликнул меня:
«Товарищ, сыграть не хотите ли? У нас все по-честному!»
Я неуверенно остановился, и тут подельники живчика поддержали дуэтом:
«Присоединяйтесь!»
«А, ладно!» — махнул я рукой и перешагнул порог купе.
Игроки оживились, быстренько раскинули карты. Мне достались средние, всего два козыря, да и те — шестерка да восьмерка.
Первую игру я продул, ибо занят был «просвечиванием» картежников. Краплеными они не пользовались, но система обыгрывания имелась — это была команда, члены которой с помощью простых сигналов обменивались информацией.
Шансов у четвертого почти не было.
Сумма на кону была небольшой, и когда я небрежно отсчитал несколько сотенных, глаза у моих «партнеров» разгорелись.
Вот только шансов у них не было. Играл я неторопливо, рассчитывая каждый ход, сверяясь с картами противников.
Выиграл. Троица была поражена. Стали отыгрываться, ставки выросли. И снова я их обыграл.
Я не ставил своей целью разорить «команду», мне бы вернуть проигрыш Николая Петровича. Вернул. Собрал выигрыш и решил откланяться.
Этот момент оказался самым опасным — просто так отпускать меня с деньгами троица не собиралась. Мне пришлось внушить им, что я очень страшный человек, кто-то вроде уголовного «короля», нанести обиду которому равносильно смертному приговору.
