Атомы у нас дома - Лаура Ферми

В это лето мы часто совершали такие походы и хорошо изучили эту альпийскую область. Но после захода солнца или в плохую погоду Энрико подчинялся голосу своего разума. Энрико — прирожденный учитель, ему всегда надо кого-нибудь учить, поэтому я время от времени становилась его ученицей. Я должна была изучить физику так, чтобы быть вполне осведомленной в этой науке.

Энрико считал, что хороший учитель всегда может научить любого тупого ученика. Он заявил мне это после того, как я рассказала ему, что однажды, когда я была еще в средней школе, я взялась репетировать двух мальчиков по геометрии и оба они провалились на экзамене. Я оправдывалась тем, что они пришли ко мне слишком поздно, времени до экзаменов оставалось мало и трудно было за такой срок подготовить двух отсталых мальчишек, которые, доказывая теорему, говорили: «Этот угол равен вот этой стороне» — или еще какую-нибудь ерунду в этом роде.

— Чепуха! — возразил Энрико и тут же привел пример из собственного опыта: — Я был мальчишкой, лет так около четырнадцати, а мой ученик был большой парень, старше меня. Но какой осел! — Энрико каждый день занимался с ним по два часа, натаскивая его в математике, и в конце концов тот выдержал экзамен. Из этого следовало: я была плохой учительницей, а Энрико — отличный преподаватель.

Однако ему следовало бы помнить из своего собственного опыта, что безнадежные ученики, хоть это и редкая птица, но все-таки на свете бывают, и вот я-то и есть та самая птица. Еще в то лето, когда мы жили в Валь-Гардена, выяснилось, что меня невозможно научить музыке. На прогулках, когда дорога шла под гору или по ровному месту, кто-нибудь из нашей компании обычно затягивал песню, мы все хором подхватывали ее, и, хотя у меня абсолютно нет слуха и я не могу спеть и двух нот, не сбившись, я не отказывала себе в этом удовольствии и пела, как могла. Энрико и Корнелия приходили в отчаяние и наконец решили учить меня пению. За меня принялись два учителя: один утверждал, что труд учителя никогда не бывает бесплодным, а у другой был превосходный слух, и она прелестно пела. К концу лета меня научили петь — и то, кажется, на два дня — одну-единственную строчку; слова были такие:

Носилки с хладным трупом несут они в руках!

Ничего более бодрого мои учителя не могли придумать, глядя на эти изумительные, сказочные горы. Когда мои занятия с ними кончились, я вернулась к своей собственной музыкальной интерпретации даже этой единственной строчки.

А теперь самонадеянный Энрико решил учить меня физике. Я уже рисовала себе картину нашей совместной жизни, дружной жизни в повседневном труде с мужем, которого я, конечно, водрузила на высокий пьедестал. Сама я, разумеется, остаюсь в тени, но я буду помогать ему, и с моей помощью пьедестал его будет подниматься все выше и выше… весь мир увидит его… И всем этим он будет обязан мне… И как он будет благодарен мне, как будет меня любить!.. О мечты!

В маленькой комнатке, обшитой деревянными панелями, в горной деревушке, где сырость в дождливый день и вечерняя прохлада мигом изгоняют целительное тепло альпийского солнца, Энрико объяснял мне уравнения Максвелла. Я терпеливо заучивала все математические формулы, которые необходимо помнить, чтобы следить за ходом изложения. Я добросовестно повторяла за Энрико его объяснения, стараясь не смотреть в окно на цветущий заманчивый луг, пока не усвоила урок настолько, что он стал как бы частью моего мозга. Так мы довели до конца предлинное доказательство: что скорость света и скорость распространения электромагнитных волн выражаются одним и тем же числом.

— Итак, — сказал Энрико, — свет есть не что иное, как электромагнитные волны.

— Как же это у тебя так выходит?

— Мы только что доказали это!

— Не знаю… Ты доказал только, что путем некоторых математических операций ты можешь получить два одинаковых числа. А сейчас ты говоришь о тождестве двух явлений. У тебя нет оснований для этого. И, кроме того, две одинаковые вещи вовсе не то же самое, что одна и та же вещь!

Ему так и не удалось убедить меня, и на этом наши занятия физикой закончились.

Несмотря на то, что надежды Энрико — учителя и ослепленного мужа — рассыпались в прах, мне все-таки еще раз была предоставлена возможность помогать ему не только тем, чтобы штопать ему носки.

Когда мы обручились, Энрико, сознавая свою ответственность перед будущей семьей, стал подумывать о том, как бы увеличить свой заработок, который составлял около девяноста долларов в месяц, чего едва хватало на удовлетворение самых насущных потребностей. Профессор университета в Италии должен непременно располагать какими-нибудь средствами, помимо своего жалованья. Обычно это бывают доходы с родового поместья, приданое жены или авторский гонорар за книги. Энрико не унаследовал от предков никакого родового поместья, так что у него оставались только две возможности. Как у большинства девушек среднего класса, у меня была небольшая сумма, выделенная мне родителями; мы купили на эти деньги квартиру, когда поженились. Но Энрико понимал, что нам теперь понадобится больше денег, и не для того, чтобы вести какую-то роскошную жизнь, а просто для того, чтобы чувствовать себя уверенно, не беспокоиться о завтрашнем дне и не зависеть от каких бы то ни было случайностей. Поэтому он решил прибегнуть к третьей возможности и написать учебник для лицея, то есть для старших классов итальянской средней школы.

— Я тебе буду диктовать, — сказал он, — а ты потом перепишешь в свободное время и поможешь мне делать эскизы для чертежей.

Я, конечно, с радостью согласилась, и мы тут же принялись составлять учебник. Мы начали эту работу после нашего свадебного путешествия, как только устроились на новой квартире. И вот тут-то, вместо того чтобы выполнять обязанности секретаря, я оказалась в роли тупой ученицы. Для Энрико в физике все всегда было «совершенно ясно», «понятно» и «очевидно». Совсем не так, как для меня.

— Очевидно, — диктовал он, — что при неравномерно ускоренном движении отношение скорости ко времени не будет постоянным.

Не отрывая глаз от бумаги, потому что я едва-едва поспевала за ним записывать, я сказала:

— Это не очевидно.

— Для всякого, кто может соображать, очевидно.

— А для меня нет.

— Тебе просто лень мозгами пошевелить.

Как можно было решить, кто из нас прав, и положить конец таким спорам?

— Давай позвоним Паоле и спросим ее, — предложила я однажды, и Энрико согласился.

Моя сестра Паола только что сдала выпускные экзамены в лицее по общей программе за три последних класса. При всем своем отвращении к науке Паола все-таки получила удовлетворительную отметку по физике, а Энрико не мог не понимать, что его учебник должен быть рассчитан не только на исключительно одаренных.