Атомы у нас дома - Лаура Ферми

Ну вот, например, мы бродим по пляжу в Остии, по влажному плотному песку, куда мягко плещущие волны прибоя выносят остатки морской фауны. Разетти поднимает раковинку, держит ее перед собой на ладони, несколько секунд внимательно всматривается в нее острым испытующим взглядом, а потом спрашивает:

— Как называется эта раковина? Как она живет?

И если мы сразу не отвечаем, на нас, словно щебень, осыпавшийся с горной кручи, обрушивается поток жестких, хлестких, язвительных слов:

— Невообразимо! — кричал он. — Не знать самого обыкновенного двустворчатого моллюска! Это Tellina pulchella! Раковина у него асимметричная, створки различной выпуклости.

Или, бывало, гуляем мы где-нибудь в лесу. И вдруг Энрико останавливается, и, уставившись на что-то своим острым носом, наклоняется к земле. Мы смотрим и не видим ничего, достойного внимания, — просто муравьиная куча.

— Интересно, сколько клеток мозга работает над постройкой такой кучи? Попробуйте-ка ответить: больше или меньше работы по сравнению с человеческим мозгом производит муравьиный мозг на единицу мозгового вещества? — Энрико достает из кармана маленькую счетную линейку, с которой он никогда не расстается. — Посмотрим… в кубическом сантиметре находится нейронов… — Через секунду он с гордостью поднимает на нас торжествующий взгляд: — У меня готово, могу ответить. А как у вас?

Случалось, что экзамен «по общему развитию» касался географии.

— Я сегодня добрый, — говорил Разетти, — и задам вам совсем легкий вопрос: назовите мне столицу Афганистана… Но это же просто невероятно! Не знать столицу государства площадью в 270 тысяч квадратных миль!

Ферми отличался поразительной способностью находить ответ на любой вопрос, Разетти представлял собой поистине неисчерпаемый кладезь знании. Он знал все на свете: и монашеские уставы тибетских лам, и время отправления всех европейских поездов, и даты смерти всех королей Англии, и биржевой курс бразильского крузейро. Всеведение и непогрешимость! Ну, право же, можно было с ума сойти, когда они принимались за нас вдвоем!

Наконец мы с Джинестрой придумали плац контратаки: мы выучим назубок какой-нибудь специальный предмет, и в следующее воскресенье мы им покажем!

В качестве источника сведении мы избрали Итальянскую энциклопедию, прекрасный ученый труд, который в то время еще только выходил. Идея издания энциклопедии принадлежала крупному промышленнику Джованни Треккани. Прельстившись золотой медалью и местом в сенате, Треккани заплатил пять миллионов лир за знаменитую Библию пятнадцатого века Борсо д’Эсте, чтобы поднести ее в дар фашистскому правительству, и он же финансировал издание энциклопедии. Работа в энциклопедии была хорошим подспорьем для многих ученых, нуждавшихся в дополнительном заработке. В течение некоторого времени Энрико состоял платным членом редакции. В 1928 году, когда ему предложили кафедру физики в Цюрихе, Корбино, желая удержать его в Риме, устроил его редактором отдела физики в компенсацию за отказ от предложения Швейцарии.

Когда мы с Джинестрой решили прибегнуть к Итальянской энциклопедии, оказалось, что нам придется выбирать предмет для изучения только на букву А, потому что вышло всего лишь несколько первых томов. Мы выбрали Александрию. Чего только мы не узнали об этом старинном городе и его жизни за долгие столетия! Энрико и Франко пришлось помалкивать целое воскресенье, но — увы! — только одно воскресенье.

От этого комплекса неполноценности, от которого я не могла не страдать, я через несколько лет совершенно неожиданно излечилась. Летом Энрико нередко бывал в отъезде, и как-то раз я без него поехала с моей сестрой Паолой и ее мужем Пьеро Франчетти на какой-то модный курорт в Альпах. Химик Пьеро, занимавший видное положение на заводе в Бемберге, выбрал этот курорт, чтобы провести отпуск в компании своих знакомых. Большинство из них были специалисты, работавшие в промышленности, и, судя по тому, как они преуспели, — весьма дельные люди. Среди них был мой старый приятель Джованни Энрикес, сын известного математика Энрикеса. Джованни занимал крупный пост в одной из ведущих отраслей итальянской промышленности — на фабрике пишущих машинок Оливетти. Были в этой компании и члены семьи Оливетти, и нынешний директор известной итальянской фирмы швейных машин компании Некки. К моему великому удивлению, оказалось, что я могу с ними разговаривать совершенно свободно, как равная с равными. Мы говорили о текущих событиях, о работе Энрико, рассказывали друг другу о наших путешествиях. И никто из них не фыркал и не издевался надо мной.

А несколько позднее я совсем освободилась от этого чувства интеллектуальной приниженности, убедившись, что самоуверенность не всегда бывает признаком подлинных знаний. Это было, когда мы жили уже в Соединенных Штатах, в 1940 году. Разетти, который тогда преподавал в университете Лаваля в Квебеке, приехал навестить нас, и мы все вместе отправились в Вашингтон на весенний съезд Физического общества.

Во время нашего путешествия Энрико, никогда не упускавший случая похвастаться своим знанием Америки, сказал нам:

— Скоро мы пересечем линию Мейсон — Диксон.

— Линию Мейсон — Диксон? А что это такое? — спросила я.

— Немыслимо! Как? Вы не знаете… — по привычке накинулся на меня Разетти.

— Это линия, отделяющая Север от Юга, — объяснил Энрико.

— Что же это за линия? Воображаемая? Или физическая? — спросила я.

— Ее образуют две реки — Мейсон и Диксон, — с обычной самоуверенностью заявил Разетти.

— Какие реки! Что вы городите! — возмутился Энрико. — Мейсон и Диксон — это два американских сенатора, один с Севера, другой с Юга.

Они начали спорить и заключили пари на доллар. Оказалось, что Чарльз Мейсон и Джеремия Диксон были английские астрономы. Но Энрико, никогда не признававший себя побитым, потребовал доллар.

— Потому что, — сказал он, — вполне допустимо, что английские астрономы могли стать американскими сенаторами. Но реками… никогда.

Так был разоблачен миф о всеведении Разетти и непогрешимости Энрико.

7 глава

Синьор Норд и Академия

Когда Корбино начал хлопотать об открытии кафедры теоретической физики в Римском университете, он натолкнулся на яростное сопротивление. Профессор, читавший курс о новейших достижениях физики, возмутился этим вторжением в его область.

— Что такое теоретическая физика, как не новейшее достижение современной физики? — говорил он. — Добиваться открытия новой кафедры, которую будет возглавлять другой ученый, — это все равно что объявить его неспособным преподавать свой собственный предмет! Это не что иное, как пощечина! — И он всеми способами старался помешать этой затее Корбино.