Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман

Поэтому, кстати, не удивляйтесь, почему годами школьники, даже золотые медалисты, писали в своих сочинениях безлико, наукообразно и совершенно одинаково.

А между тем главное пространство урока – это пространство, которое начинается после вопроса и вовсе не всегда закачивается ответом. Окончательным и одним для всех тем более. Урок литературы – это не натаскивание на ответы, а размышление над вопросами и (что гораздо труднее) воспитание умения эти вопросы видеть и даже самому ставить. Поясню это на одном небольшом примере.

Вот на уроке по «Бесприданнице» Островского спрашиваю:

– Почему все-таки Лариса поехала с Паратовым и его компанией кататься по Волге на плотах? К тому же перед самой свадьбой с Карандышевым?

И самые разные ответы, мнения, точки зрения. Как и должно быть.

– А почему не покататься с мужчиной, который тебе нравится?

– Она выходит замуж, он женится. Зачем же отказывать себе в удовольствии, может быть, в последний раз встретились?

– Для того, чтобы окончательно порвать с Карандышевым и не выходить за него замуж.

– Она поверила в то, что ей говорил Паратов: «Я проиграл больше, чем состояние, я потерял вас… Еще несколько таких минут… Я брошу все расчеты, и уже никакая сила не вырвет меня у вас». Лариса соглашается на поездку по Волге, она опьянена речами Паратова, которого любит и который является для нее идеальным мужчиной. Она возлагает надежды на Паратова: «Разве можно быть неуверенным в нем?»

– Паратов и Вожеватов разговаривают о том, что Лариса просто так не поехала бы на Волгу: «значит, она надежду имела на Сергея Сергеевича, иначе зачем он ей». Они предполагают, что без обмана тут не обошлось и что «обещания были определенные и серьезные».

Мне здесь остается добавить, что сами они хорошо понимают, что Паратов «миллионную невесту на Ларису Дмитриевну не поменяет. Что за расчет?» Но ведь сама Лариса не знает, жертвой какого циничного обмана стала.

– А вот что она говорит матери, решившись ехать: «Или тебе радоваться, мама, или ищи меня в Волге». Чувствует, что все плохо может кончиться. И все же: а вдруг?

Вполне возможно, что на мое понимание методики преподавания литературы большое влияние оказали те шестнадцать лет, когда я работал в единственной в СССР школе с театральным уклоном. Главным там было увидеть эпизод, почувствовать сцену, проникнуть в подтекст; я штудировал книги Станиславского, записи его репетиций. Но ведь в те же самые годы я работал и в обычных классах и убеждался, что именно такой подход стал интересным самим ученикам и вел к пониманию слова, образа, писателя.

Что же касается выводов (наверное, и они бывают иногда, не всегда необходимы), которыми сопровождаются все темы в «Поурочных разработках», то вот, к примеру, вывод, сделанный в ответ на вопрос, кто страшнее – Дикой или Кабанова: «Кабанова страшнее Дикого, так как все в ее поведении лицемерно. Дикой – ругатель, самодур, но все его действия открыты. Кабаниха, прикрываясь религией и заботой о других, подавляет волю. Она больше всего боится, что кто-то станет жить по-своему, своей волей». Такая Кабаниха годами и десятилетиями и на наших уроках, и в экзаменационных сочинениях, а теперь вот уже и в ЕГЭ по литературе. Мысль о том, что ответы могут быть тут разные, даже в голову не приходит нашим методистам. А между тем и такое возможно, о чем я уже рассказывал. У миллионов одна Татьяна Ларина, один Печорин, один Базаров, один Пьер Безухов. Это и есть одно из самых ужасных в нашей школе. А мы еще удивляемся, почему все больше старшеклассников воротит от литературы.

Но откуда такая тяга к этим самым точным и бесспорным выводам? Конечно, сокращение времени на изучение литературы не дает возможности читать, думать над прочитанным, обсуждать прочитанное так, как нужно. И вообще к литературе на уроках литературы стало возникать какое-то настороженное отношение. Одна учительница рассказывала мне, что ей сделали замечание, зачем она тратит время на чтение «Двенадцати» Блока. Другой – за то, что она читала на уроке «Реквием» Ахматовой. А я корю себя за то, что из шести записей поэмы Блока даю на уроках только две – в исполнении Евгения Евтушенко и Сергея Юрского.

Но дело не только в этом. И в статьях Н. Беляевой в газете «Литература», где тоже помещен ее цикл из восьми лекций в рамках уже знакомого нам «Педагогического университета», и в книге, о которой мы сейчас говорим, через все проходит один ведущий мотив:

«Систематическая тренировка школьников в составлении письменных ответов на проблемные вопросы помогает к подготовке к ЕГЭ (Часть С)».

«Качество письменных высказываний следует оценивать в соответствии с “критериями проверки и оценки выполнения заданий с развернутым ответом”, разработанным в рамках эксперимента по проведению ЕГЭ по литературе». «Стихотворения “Silentium” (1830), “Не то, что мните вы, природа…” (1836), “Природа – сфинкс. И тем она верней…” (1859) должны быть проанализированы на уроках, потому что они включены в образовательный стандарт…»

Вот где собака зарыта: делать надо то, что положено, что надо потом сдавать, что нужно выучить и сдать. А уж «как слово наше отзовется» (Тютчев) – это все пустое, лишнее, это для нас не проблема. А ведь это и есть самое главное.

Характерно, что кончается книга «Поурочные разработки» списком проблемных вопросов в формате ЕГЭ. Напомню, что если в традиционных школьных сочинениях на экзамене ученик мог пользоваться текстами произведений, то на ЕГЭ ни-ни. Вот и попробуйте написать «В чем философский смысл дороги в лирике Пушкина», «Каковы роль искусства и религии в спасении человеческой души (по 1–2 повестям Гоголя)», «Почему Тютчев уверен, что умом Россию не понять?», «В каких чертах поэзии Фета выражается ее импрессионизм». Я уже не говорю о том, что все это темы в лучшем случае для классов с профильным гуманитарным образованием. А что касается темы «Каков обобщенный образ врача в творчестве Чехова», то никакого обобщенного образа врача в творчестве Чехова нет, а есть конкретные доктор Рагин, доктор Дымов, Ионыч – совершенно разные люди и совершенно разные врачи.

И что же тут делать? Вызубрить? Или изловчиться списать? Или вся надежда на мобильный телефон? Во всяком случае тут-то как раз и понадобятся такие пособия по преподаванию, которые приведут к нужным выводам.

Черчилль как-то сказал, чем по его мнению отличается государственный деятель от политического деятеля. Политический деятель думает о будущих выборах, а государственный деятель – о будущем своей страны. Но разве не относится в принципе это и к учителю?

Чем отличается учитель от репетитора? Репетитор готовит к экзаменам. За это ему и деньги платят. Вот вчера в метро видел рекламу курсов по подготовке к ЕГЭ: «Успех гарантирован. Лучшие репетиторы МГУ. Цена от 4000 рублей в месяц». От своих учеников я знаю, что повсюду при вузах открыты такие же курсы. Конечно, есть репетиторы, которые не только к экзаменам готовят, но это исключения.

Я много лет наблюдал, как мои ученики готовятся у репетиторов (о, конечно же, из тех самых вузов, куда они собираются поступать) к сочинению вступительному. В том числе и те, которые прекрасно знают литературу и пишут лучше своих репетиторов. Система элементарная. На экзаменах были три темы: по курсу 9 класса, по курсу 10 класса, по курсу 11 класса. Готовят только к одной из них, но гарантированной. Приблизительные темы все годы одни и те же, с вариациями. Вот и натаскивают: пять тем по «Горю от ума», пять – по «Евгению Онегину», четыре – по лирике Лермонтова. Как-то мне одна ученица сказала: «Ну не могу я больше выносить эти восемнадцать пунктов различий между Чацким и фамусовским обществом».

А учитель учит понимать литературу, себя, других людей, жизнь, искусство, стремится привить интерес и даже любовь к художественной литературе. Воспитывает читателя. Точнее, стремится воспитать.

Не превращается ли в наше время учитель в репетитора, а методика преподавания литературы в методику сдавания литературы?

3. ПРЕДАННАЯ ПОЭЗИЯ

В феврале я читаю на уроке литературы в 11 классе «Реквием» Ахматовой. И каждый раз жду этих уроков с тревогой и беспокойством.

Для меня поэма Ахматовой – это судьба моей страны, трагедия нашего народа. Это судьба близких мне людей. Расстрелянного на Бутовском полигоне отца ближайшего друга с юности. Погибшего в ГУЛАГе отца жены другого близкого друга. Там же погибших маминых двоюродного и троюродного братьев. Сгинувшего в лагерях отца героини первого моего, юношеского романа. Всю жизнь помню, как однажды пришел я к ней, а там была женщина, которая спросила то, что при мне, постороннем человеке, не имела права спрашивать: «А что, про отца никаких сведений нет?». И потом, после ухода этой женщины, истерика, которую я никогда не забуду: «Я не сказала тебе про родителей, а теперь ты никогда больше не придешь ко мне». Это многие вернувшиеся, которых я знал и с которыми встречался. И это сын Ахматовой Лев Николаевич Гумилев, о котором и поэма. Мои бывшие ученики снабжали меня его книгами, которых тогда не было на прилавках, а потом привели и протолкнули в переполненную аудиторию МГУ (такую же переполненную я видел до того лишь однажды: когда мальчиком в годы войны в той же аудитории университета пробивался на встречу с Константином Симоновым), где Гумилев читал лекцию. Это было благое потрясение: мощь личности, сила характера, страстность убеждений, открытость человека, который в те годы прямо говорил то, что думал, – все это было незабываемо. Я не говорю уже о прочитанном: у меня целая полка книг именно про это.