Четыре Георга - Уильям Теккерей

- Что же в таком случае делать? - говорит Ли. - Кто еще занят в процессе?

Дейвенпорт. Ну конечно! Молодой Скотт.

Ли. Ах, так! Вот пусть он и едет. Мистер Скотт немедленно поезжайте домой и ознакомьтесь с материалами дела к нашему сегодняшнему вечернему совещанию.

Это было очень жестоко по отношению ко мне, - пишет Элдон, - но я поехал. Собрались прокуроры из Камберленда, Нортумберленда и еще бог знает откуда. Уже совсем поздно появляется Джек Ли, пьяный как сапожник, и говорит: - Я не могу сейчас проводить совещание, мне необходимо лечь спать.

И уходит. За ним появляется сэр Томас Дейвенпорт.

- Мы не можем сегодня провести совещание, мистер Уордсворт (,так, помнится, звали прокурора; это камберлендская фамилия), - громко говорит Дейвенпорт. - Вы разве не видите, что мистер Скотт совершенно пьян? Невозможно ничем заниматься.

Это я-то, бедняк, оставшийся почти без обеда и без капли вина, так пьян, что невозможно ничем заниматься!

Словом, назавтра вердикт был вынесен против нас, и всему виною был обед адвоката Фосетта. Мы подали прошение о повторном слушанье и, к чести нашей профессии, должен сказать, что издержки по первому слушанью эти два джентльмена, Джек Ли и сэр Томас Дейвенпорт, взяли целиком на себя. Это единственный известный мне случай в таком роде, однако свидетельствую, что так оно было. Мы просили о повторном слушанье (на том основании, по-видимому, что защитники были не в себе), и наше ходатайство было удовлетворено. На следующий год, когда снова слушалось наше дело, в начале судебного заседания судья встал и говорит:

- Джентльмены, кто-нибудь из вас вчера обедал у мистера Фосетта? Если да, то я отказываюсь слушать это дело и откладываю его до будущего года.

Поднялся общий смех. В тот раз дело мы выиграли".

В другой раз в Ланкастере, куда выездная сессия забросила беднягу Босуэлла, "мы нашли его, - пишет мистер Скотт, - в пьяном виде валяющимся на панели. За ужином мы собрали с присутствующих гинею для него и полкроны для его клерка. (Народу, я думаю, там было изрядно, так что проделка Скотта никому не обошлась слишком дорого.) И наутро, когда он проспался, прислали ему якобы для ознакомления синопсис дела, которое мы озаглавили "О том, quare adhaesit pavimento {Почему он прилип к панели (лат.).}" с тем, чтобы он выступил по нему с ходатайством о постановлении суда. При этом сформулировано все было так замысловато, будто ходатайство об этом постановлении требует глубокой и всесторонней учености. Босуэлл гонял посыльного ко всем юристам города, в надежде найти у кого-нибудь книги, содержащие прецеденты, - но тщетно. Однако с ходатайством в суде он все-таки выступил, построив свою речь только на положениях синопсиса. Судья был в совершеннейшем недоумении, публика ничего не понимала. Судья сказал: "Первый раз слышу о подобном постановлении суда - что это такое, что прилипает к панели? Может ли кто-либо из господ адвокатов объяснить, в чем дело?" Адвокаты весело смеялись. Наконец один из них сказал:

- Милорд, прошлую ночь мистер Босуэлл сам прилип к панели. И его невозможно было сдвинуть. Потом его все-таки отнесли в постель, но всю ночь до самого утра панель и он сам на ней не шли у него из головы".

Такие анекдоты как нельзя более во вкусе старого хитреца Элдона. Когда линкольнский епископ перебирался из старого дома, который занимал, пока был настоятелем собора святого Павла, он, как утверждает мемуарист, спросил совета у своего ученого друга по имени Уилл Хей, каким образом ему перевезти запасы превосходного кларета, которым он очень дорожил.

- А скажите, милорд, сколько у вас этого вина? - спросил Хей.

Епископ ответил, что шесть дюжин.

- Только-то? - говорит Хей. - В таком случае вам надо всего-навсего шесть раз пригласить меня к обеду, и я все унесу сам.

Да, то были времена исполинов. Но эта винная шутка не производит такого устрашающего впечатления, как острота прокурора Телуолла, который десять лет спустя, в разгар Французской революции, сдувая шапку пены с кружки портера, заметил: "Вот так бы я посбивал шапки вместе с головами у всех королей".

А теперь перейдем к лицам более высокопоставленным, чьи деяния запечатлены на страницах застенчивых мемуаров мисс Бэрни. Она описывает нам принца крови в самой что ни на есть королевской роли. Громкие голоса, шумные привычки, скрипучие сапоги и оглушительные проклятья молодых принцев, как видно, вносили беспокойство в виндзорский уклад, и чайные чашечки на подносах жалобно дребезжали. Был однажды день тезоименитства, предстоял бал, на котором должен был состояться первый светский выход одной из милых маленьких принцесс, и было решено, что бал откроет менуэтом в паре с дебютанткой ее брат принц Вильгельм-Генрих, который и навестил придворных короля во время их обеда.

"За обедом во главе нашего стола восседала миссис Швелленберг" в роскошном туалете; еще с нами обедала мисс Голдсуорси, миссис Стэнфорд, мосье дю Люк и мистер Стэнхоуп; и как раз как были поданы фрукты, вошел герцог Кларенс.

Он только что отобедал с Королем и ждал свой экипаж, чтобы ехать домой переодеться к балу. Желая дать вам представление об энергическом характере речи Его Королевского Высочества, я должна пренебречь приличиями и предать бумаге кое-какие его крепкие слова, или хотя бы намекнуть на них, дабы изобразить Принца-Моряка в правдивом свете.

Мы, разумеется, все встали при его появлении, оба присутствовавших джентльмена расположились за спинками стульев, а слуги покинули комнату. Но он велел нам всем сесть, позвал слуг обратно, чтобы они разносили випо. Он был чрезвычайно возбужден и в наилучшем расположении духа. Сидя во главе стола рядом с миссис Швелленберг, он казался весел, полон задора и проказ, и при этом умен, хоть и шутлив.

- Я нынче впервые присутствовал на именинном обеде у Короля в Сент-Джеймском дворце, - произнес он. - А вы здесь все пили за здравие Его Величества?

- Нет, Фаше Королевское Фысочество; Фаше Королевское Фысочество должны фсех заставить, - сказала миссис Швелленберг.

- И заставлю, чтоб мне!.. Эй, послушайте (лакею), несите шампанское; я выпью за здравие Короля, я не я буду, ежели не выпью! Я, правда, уж пил, и немало, и Король тоже, можете мне поверить! Ей-богу, Короля еще никто так не потчевал! Уж мы постарались поддержать в нем бодрость духа; теперь ему все эти торжественные церемонии - что раз плюнуть. Я б еще и не так мог, да тут этот бал и Мэри - я дал обещание танцевать с Мэри. И ради Мэри должен остаться трезвым".

Неутомимая мисс Бэрни на протяжении десятка страниц подробно описывает речи его королевского высочества, с мастерством и юмором, достойными проницательного автора "Эвелины", показывая, как возрастало возбуждение молодого Принца-Моряка, как он пил все больше и больше, а когда почтенная мадам Швелленберг попыталась его остановить, поцелуем заставил ее замолчать и нежно посоветовал ей при этом заткнуть хлебало, словом, как ему не удалось "ради Мэри остаться трезвым". Пришлось Мэри искать себе в тот вечер другого кавалера, ибо его королевское высочество принц Вильгельм-Генрих не держался на ногах.

А хотите картину развлечений другого принца крови? Речь пойдет о герцоге Йорке, незадачливом генерале и всеми почитаемом главнокомандующем, о любимом брате Георга IV, с которым они прокутили вместе не одну ночь и который не изменил своим веселым привычкам чуть ли не до самого того дня, когда смерть схватила его тучное тело.

В "Письмах" Пюклера-Мускау этот немецкий князь так описывает попойку с его высочеством, каковой королевский отпрыск в лучшие свои годы был столь могучим выпивохой, что "шесть бутылок кларета после обеда не производили в его лице ни малейших видимых перемен".

"Вспоминаю, пишет Пюклер, как однажды вечером, - собственно, было уже за полночь, - он повел кое-кого из своих гостей, в том числе австрийского посланника графа Меервельта, графа Берольдингена и меня, к себе в оружейную комнату. Мы вздумали было побаловаться и помахать саблями и турецкими ятаганами, однако оружие плохо держалось у нас в руках, и кончилось тем, что сам герцог и Меервельт оба поцарапались до крови прямым индийским мечом. Потом Меервельт решил испытать, можно ли этим мечом, как дамасским, разрубить надвое горящую свечу, которая стояла на столе. Опыт удался неважно: и свеча и шандал полетели на пол, и наступила темнота. Мы ощупью стали пробираться к выходу, как вдруг адъютант герцога в большом волнении, заикаясь, проговорил: "Ч-т побери, сэр, я вспомнил, что этот меч отравлен!"

Можете вообразить приятные чувства обоих пострадавших. По счастью, при дальнейшем расследовании выяснилось, что виной суматохи был не яд, а кларет".

И, наконец, еще одна вакханалия - в ней принимали участие и Кларенс, и Йорк, и высшее лицо в королевстве - сам великий принц-регент. Пиршество происходило в Брайтонском павильоне и было описано мне одним джентльменом, который при том присутствовал. На карикатурах Гилрея среди веселых собутыльников Фокса можно видеть тучного вельможу - это герцог Норфолк по прозвищу "Норфолкский Жокей", прославившийся своими застольными подвигами. Он рассорился с принцем, как и все виги; однако позднее между ними произошло нечто вроде примирения, и принц пригласил его, уже глубокого старика, отобедать и переночевать в Павильоне. Герцог приехал в Брайтон из своего Аренделского замка на знаменитых серых рысаках, которых в Сассексе помнят до сих пор.