Четыре Георга - Уильям Теккерей

Сначала казалось, что нарисовать его портрет не составит труда. Сюртук со звездой, парик, под ним - лицо, расплывшееся в улыбке; куском мела на грифельной доске я мог бы хоть сейчас, не отходя от стола, набросать нечто вполне похожее. Но, прочитав о нем десятки книг, переворошив старые газеты и журналы, описывающие его здесь - на балу, там - на банкете, на скачках и тому подобном, под конец убеждаешься, что нет ничего и не было, только этот самый сюртук со звездой, и парик, и под пим - улыбающаяся маска; только одна пышная видимость. Его отец и деды были людьми. Мы знаем, что они собой представляли, на какие поступки в каких обстоятельствах были способны; знаем, что при случае они сражались и вели себя как храбрые солдаты. У них были друзья по их вкусам, и их они любили; были враги, этих они всем сердцем ненавидели; у них были свои страсти, поступки, индивидуальности. Король-Моряк, который пришел после Георга, тоже был человеком; и герцог Йорк был человеком, большим, грубым, горластым, веселым и бесстрашным ругателем. Но этот Георг - что он был такое? Я просматриваю всю его жизнь и вижу неизменными лишь поклон и улыбку. Пытаюсь разобрать его на составные части и нахожу только шелковые чулки, ватные прокладки, корсет, сюртук с позументами и меховым воротом, звезду на голубой ленте, раздушенный носовой платок, лучший каштаново-коричневый парик от "Труфитта", источающий масляные запахи, вставные челюсти, огромный черный галстук, один жилет, потом второй, третий и потом - ничего. Мне неизвестно, чтобы он когда-нибудь выразил какое-то чувство. Имеются подписанные им документы, но их составляли другие; сохранились его частные письма, но их писала чужая рука. Он ставил внизу страницы большими буквами: "Георг _Р_" или "Георг _R_" {Георг, Принц, или Георг, Король (от лат. princeps, rex).}, - и полагал себя автором; а на самом деле это работа неизвестного писца, книгопродавца, писателя неизвестного человека, который заботился о правописании, исправлял корявые обороты и придавал расхлябанному, слезливому пустословию какой-то смысл. Вот у них была своя индивидуальность: у его учителя танцев, которому он подражал, которого даже превзошел; у парикмахера, расчесывавшего и завивавшего ему парик; у портного, кроившего его сюртуки. Но о Георге невозможно сказать ничего определенного. Снаружи все, несомненно, портновская работа и прокладки; за этим, может быть, что-то и кроется, но что? До характера сейчас не доберешься. Да и в будущем у людей найдутся дела поважнее, чем распеленывать и разгадывать эту венценосную мумию. Признаюсь, когда-то я думал, что получилась бы хорошая охота - выследить его, поднять и загнать. Но теперь мне было бы просто стыдно садиться на коня, спускать добрых собак и скакать в отъезжее поле за такой жалкой дичью.

12 августа 1762 года, в сорок седьмую годовщину восшествия Брауншвейгской династии на английский престол, все колокола в Лондоне разливались праздничным звоном, возглашая, что у Георга III родился наследник. Пять дней спустя король соблаговолил выпустить скрепленный большой королевской печатью документ, согласно которому ребенку присваивались титулы его королевского высочества принца Великобритании, принца-курфюрста Брауншвейг-Люнебургского, герцога Корнуолла и Роутсея, графа Гаррика, барона Ренфрю, лорда Островов, наместника Шотландского, принца Уэльского и графа Честерского.

Все, кто мог, устремились смотреть прелестное дитя, и в Сент-Джеймском дворце за фарфоровым экраном была установлена колыбель, увенчанная тремя страусовыми перьями, а в ней, радуя взгляд верноподданных англичан, возлежал царственный младенец. Я читал, что среди первых подношений ему был подарен "индейский лук со стрелами- от жителей Нью-Йорка, подданных его отца". Это была его любимая игрушка; один старый политик, оратор и острослов времен его деда и прадеда, так и не пресытившийся жизнью царедворца и даже в старости ценивший монаршие милости, имел обыкновение играть с маленьким принцем, мальчик стрелял в него из этого лука, старик делал вид, будто падает мертвый, потом поднимался и падал снова, и так много раз подряд, к великому удовольствию наследника. Словом, ему угождали с колыбели; политики и царедворцы наперебой лобызали ему стопы еще прежде, чем он научился ими ступать.

Есть красивая картина, изображающая царственное дитя - эдакого прелестного пухленького ребенка, спящего на коленях у матери, а она обернулась и приложила палец к губам, словно просит окружающих ее придворных не потревожить сон дитяти. Вероятно, с этого дня и до смерти в шестьдесят восемь лет с него было написано больше портретов, чем с кого бы то ни было из живших и умерших на земле, - во всевозможных военных мундирах и придворных одеяниях - с длинными пудреными волосами - с косицей и без, в треуголках всех мыслимых фасонов - в драгунском мундире - в форме фельдмаршала - в шотландской юбке и пледе, с палашом и кинжалом (умопомрачительная фигура) - во фраке с аксельбантами, расшитой грудью и меховым воротом, в панталонах в обтяжку и шелковых чулках - в париках всех расцветок: белокурых, каштановых и черных, - и, наконец, в знаменитом облачении для коронации, память о которой была ему так дорога, что копии с этого портрета он разослал по всем королевским дворам и британским посольствам в Европе, а также в бесчисленные клубы и ратуши Англии и всем своим знакомым. Помнится, во дни моей молодости его портрет висел над обеденным столом чуть не в каждом доме.

О молодых годах принца известно немало россказней. И как он с необычайной быстротой усваивал все языки, и древние и современные; и как красиво сидел в седле, прелестно пел, изящно играл на виолончели. Что он был красив, свидетельствуют все. Он отличался горячим нравом и якобы однажды, повздорив с отцом, ворвался в королевский кабинет с возгласом: "Уилкс и свобода навсегда!" И будто бы он был такой умный, что посрамлял даже своих наставников. Один из них, лорд Брюс, допустил ошибку в долготе греческого слога, и прекрасный юный принц его тут же поправил. Лорд Брюс не мог оставаться его учителем после подобного унижения; он подал в отставку, и, чтобы ему не было обидно, его возвели в графское достоинство. Вот уж воистину престранный повод для пожалования титула! Лорд Брюс получил графа за ошибку в просодии; а Нельсон получил барона за победу на Ниле.

Любители арифметики складывали миллионы и миллионы, которые за свою яркую жизнь единолично поглотил этот принц. Помимо годового дохода в пятьдесят, семьдесят, сто и сто двадцать тысяч фунтов, известно, что он трижды обращался за дотациями в парламент; что у него были долги в сто шестьдесят и шестьсот пятьдесят тысяч фунтов; и существовали еще какие-то таинственные иностранные займы, которые тоже пошли в его карман. Чем он заслужил такие невероятные суммы? За что ему их давали? Будь он целым промышленным городом, или густонаселенным сельским районом, или пятитысячной армией, на него и тогда бы не ушло больше. А он, один-единственный толстый человек, не пахал, не прял, не воевал, - что же он мог такого сделать, что вообще может сделать человек, чтобы заслужить подобное изобилие?

В 1784 году, когда ему исполнился двадцать один год, он получил Карлтон-Хаус, отделанный за счет нации со всей мыслимой роскошью. Карманы его были полны денег, - он заявил, что ему мало; он швырял их в окно - на одни сюртуки он тратил десять тысяч в год. Нация дала ему еще денег; потом еще и еще. Сумма получалась неисчислимая. Он был на загляденье хорош собой и, едва начав появляться в свете, получил прозвище Принц Флоризель. Что он самый очаровательный принц на свете, - считали и мужчины, и, к сожалению, очень многие женщины.

Вероятно, он был грациозен. Существует так много свидетельств о приятности его манер, что приходится признать за ним безусловную элегантность и силу обаяния. Он и еще брат французского короля граф д'Артуа, очаровательный молодой принц, который умел превосходно ходить по канату (он же старый, дряхлый король-изгнанник, просивший об убежище у преемника короля Георга и живший какое-то время в бывшем дворце Марии Стюарт), - эти двое делили между собой в юности славу двух первых джентльменов Европы. Мы-то в Англии, разумеется, отдавали пальму первенства нашему джентльмену. И до самой кончины Георга у нас в этом не возникало сомнений, а вздумай кто усомниться, его сочли бы изменником и бунтовщиком. Недавно я перечитывал наугад страницы из прелестных "Noctes" {"Ночи" (лат.).} Кристофера Нокса в новом издании. Верный шотландец поднимает там тост за здравие КОРОЛЯ прописными буквами. Можно подумать, будто это - какой-то герой, мудрец, государственный муж, идеал монарха и мужчины. Случай с разбитым кубком, о котором я говорил выше, произошел с Вальтером Скоттом. Он был в Шотландии горячим сторонником короля, он расположил к нему всех шотландцев, ввел верность короне в моду и яростно разил врагов принца своим могучим палашом. У Брауншвейгского королевского дома не было других таких защитников, как простолюдины-якобиты, вроде Сэма Джонсона, сына личфилдского коробейника, или Вальтера Скотта, сына эдинбургского юриста.