Современная нидерландская новелла - Белькампо

А потом он сам слег. Была середина августа, и было очень жарко. Его хозяйка, которой пришлось за ним ухаживать, пожаловалась, что не может выйти из дому. Клондайк совсем растерялся. «Думаете, мне это очень приятно! — хотелось ему завопить. — Лежать тут, когда больная, которую я лечу, находится в критическом состоянии и нуждается в моих заботах». Но он сумел взять себя в руки, Ведь он всего лишь незадачливый студент-фармацевт, а никакой не врач. Ночами он декламировал целые куски из прочитанных учебников, забывался наконец коротким сном, а рано утром пронзительное, как сирена «скорой помощи», пение птиц возвращало его к действительности. Он не мог даже послать к Лили кого-нибудь вместо себя, ничего не мог для нее сделать.

Через две недели он почувствовал, что больше не выдержит, и встал. Голова все еще гудела от жара. Был воскресный полдень. Клондайк оделся, нахлобучил шляпу, сел на трамвай и поехал к ней. Но на одном перекрестке трамвай столкнулся с машиной, так что дальше пришлось идти пешком. Наконец он добрался до места. Перед дверью он помедлил, стараясь справиться с головокружением. Мамаша Венте сама открыла ему и поджидала его на лестнице.

— Ох, доктор, наконец-то вы здесь! С ней, по-моему, что-то неладно. Вы сами увидите, но, по-моему, она умирает. Я-то уж нагляделась на такие вещи.

Лили спала, лежа на спине, голова неестественно свернута набок.

— Ну как, умирает? — спросила мамаша Венте, вошедшая в комнату вместе с ним.

— Не знаю я. Откуда мне знать! — закричал он. — И катитесь вы отсюда. Вы мне не нужны. Не нужны, понимаете?! И нечего вам лезть в дела, которые вас не касаются. Абсолютно не касаются.

Мамаша Венте шагнула к нему поближе.

— Послушайте, вы, доктор. Я уйду, если вы так этого хотите. Только нечего вам кричать, что меня это не касается. Потому что тогда я смогу наконец поменять белье на кровати.

Их перебранка разбудила Лили.

— Флорис, — сказала она со вздохом, который шел, казалось, из самой глубины легких. — Флорис, почему тебя так долго не было?

Она не протянула ему руки, и он спросил, почему она с ним не здоровается.

— Со мной что-то неладно, Флорис, — отвечала она. — Я не могу протянуть тебе руки. Я вообще не могу больше сделать ни одного движения. Только голову еще могу повернуть. И у меня так все болит. Наверное, я скоро умру.

Голос был еле слышен. Клондайк присел у изголовья. Он не мог выдавить из себя ни слова. В горле у него точно застряла рыбья кость.

Ты сделал все, что мог, Флорис. Мне так жаль тебя. Почему ты со мной не разговариваешь? Расскажи, что ты видишь за окном.

— Я вижу поезд, который остановился, войдя под арку. Похоже, там что-то случилось, проводники шушукаются, а пассажиры выходят из вагонов поглядеть, в чем дело.

— О, Флорис, — сказала Лили. — Там наверняка произошел несчастный случай. Поезда ведь никогда под аркой не останавливаются. Должно быть, кто-то попал под поезд. Старик или ребенок. Да, конечно, ребенок. Пойди туда, Флорис, и помоги. Сидеть возле меня больше нет никакого смысла. Здесь твое искусство уже бессильно.

— Никуда я не пойду! Я останусь с тобой! — выкрикнул он. И тихо добавил: — Зачем мне идти? Единственное, что я могу, — это перевязать кому-нибудь рану носовым платком, а это может сделать кто угодно.

Вдруг она несколько раз дернула головой. Все ее тело в последний раз пришло в движение, по нему пробежала долгая дрожь, и больше она уже не шевелилась. Он схватил ее за руку, закричал: «Лили, Лили!» — но ничего не произошло. Тогда он оставил свои попытки, вяло подумал про стетоскоп, но не стал доставать его, откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. Ребятишки, которые в этот воскресный полдень собрались на взморье, таращились из всех окошек поезда и размахивали ведерками и флажками. Несколько мальчишек постарше уселись на обочине канавы и пели под гитару.

За его спиной возникла мамаша Венте и тронула его за плечо.

— Ну как, доктор, умерла? — спросила она.

— Умерла, доктор, совсем умерла? — спрашивали другие обитатели пансиона, следом за ней проникшие в комнату. Старуха в ночном капоте, с лысой головой. Мужчина, у которого вместо руки был толстый неряшливый сверток, бинты частью размотались и свисали вниз. Тощий юнец, не умеющий говорить, умеющий только кричать «ду-уу». В гостиной тоже толпились люди.

Клондайк встал.

— Убирайтесь все отсюда вон! — выкрикнул он. — Человек умер. Чем я могу помочь? Я сделал все, что мог. Чего вы еще от меня хотите? Человек уже мертв. Теперь нужно только добыть бланк, чтобы составить заключение о смерти, и все будет кончено.

— Все навсегда будет кончено, — повторил он уже для себя самого и повернулся к двери.

Но старик с перевязанной рукой задержал его.

— Это правда, доктор, — сказал он. — Вы сделали все, что могли, потому она и умерла. Пока вы не делали всего, что вы можете, она потихоньку поправлялась, глядишь, сейчас уже и ходила бы. А теперь она умерла. Никогда не делайте все, что вы можете. Никогда. Самое большее, что вы можете сделать, — это какую-нибудь несправедливость.

— Богопротивную несправедливость! — подхватила лысая старуха.

— Сделал все, что мог, — значит всего лишь, что один метод он предпочел другому. Делать все, что можешь…

— …это вызов богу! — снова перебила старуха.

— Кто делает все, что может, — продолжал старик, — подобен тому, кто мошенничает при игре в кости. За мошенничество наказывают, и это более чем справедливо.

Клондайк вырвался от него и вышел вон, хотя знал: старик прав. Безусловно прав.

Внизу, под аркой, было целое столпотворение, поезд по-прежнему стоял на повороте. Шумно галдели зеваки. Огромная, странного вида автомашина ревела, точно корова на бойне. Клондайк с трудом пробился сквозь толпу. Пишется ли заключение о смерти на специальном бланке или просто на рецепте, он понятия не имел, так что придется ему зайти к своему другу Хемелрику и спросить у него.

У дома Хемелрика он остановился в растерянности, обнаружив, что на дверной табличке криво налеплена бумажка с другим именем. Но все-таки позвонил. Ему немедленно открыли, так как коридор был забит пациентами и никому не понадобилось специально идти открывать. Он впервые заметил, что входная дверь не распахивается до конца, так узок там коридор. Он с трудом протиснулся внутрь.

— Позвольте мне пройти, — пришлось ему попросить присутствующих. Он даже выдохнул из себя весь воздух, чтобы стать как можно тоньше. Но народ в коридоре всполошился.

— Эй, вы позже всех пришли, здесь очередь, займите свое место.

— Я сам врач, — кричал он, локтями пробивая себе дорогу. — Дайте мне пройти.

Ему удалось добраться до кабинета, и он вошел, спиной придерживая дверь от напирающей из коридора толпы. Голая женщина, ожидавшая результатов осмотра, при виде Флориса ахнула, подхватила рубашку и закрылась ею. Желтые хлопчатобумажные занавески на окнах, за которыми вовсю сияло солнце, были опущены — от любопытных глаз. Комната поэтому была залита желтым светом зари, казалось, весь дом еще спит…

Другой, незнакомый врач обернулся от своего стола к Клондайку. Это был крупный мужчина со свирепым красным лицом и толстым животом. На нем был грязноватый белый халат, на животе почти совсем черный.

— Вам что нужно? — спросил он. — У меня в данный момент нет приема. Разве вы не знаете, что сегодня воскресенье?

— Мое имя доктор Клондайк, — сказал Флорис. — Я пришел насчет заключения о смерти. Не могли бы вы мне помочь?

— Нет, — отрезал врач. — Это невозможно.

Он угрожающе поднялся со стула, самописка в руке точно оружие.

— Доктор. — Клондайк положил руки ему на плечи, стараясь задержать его и направить его мысли по другому руслу. — Прежде здесь жил один мой друг, он всегда мне помогал. Помогите же теперь вы. Это крайне необходимо.

— Нет, доктор, — отвечал тот. — И не подумаю. Будьте добры освободить помещение.

Он положил руки на плечи Флориса, стараясь вытолкнуть его за дверь. Вот таким образом они и стали медленно двигаться по коридору к выходу, потому что незнакомый врач был сильнее.

— Ах, доктор, — с мольбой сказал Клондайк. — Я вовсе не врач, но я сделал все, что было в моих силах. Я не мог ей помочь. Ничем не мог помочь. Но я так ее любил!

— Ясно, — сказал тот, — сначала от великой любви он сделал ей ребенка, который не должен был появиться на свет, а потом изобразил врача. Я понимаю. Я все прекрасно понимаю. Старая песня. Прощайте, господин хороший, прощайте.

Лишь когда за ним с грохотом захлопнулась входная дверь, смолк насмешливый хохот пациентов, которые всячески подбадривали своего врача.

Только тут Клондайк сообразил, что на первый вопрос незнакомого врача ему следовало ответить: «Конечно, я знаю, что сегодня воскресенье, но ведь у вас в коридоре полно больных. Почему же вы не хотите помочь своему коллеге?» Но вернуться было невозможно. Пациенты дружно налягут на дверь, не давая ему войти. Возвращаться же с пустыми руками в пансион мамаши Венте тоже не имело смысла, но студент напомнил себе, что там осталась его шляпа, и, чтобы хоть что-то спасти, решил сходить за ней. Однако, оказавшись снова под аркой, он переменил решение. Дорожное происшествие было исчерпано, и поезд как раз трогался. «Ведь от того, что я не составил заключения о смерти, все может выйти наружу, — подумал он. — Уберусь-ка я лучше подобру-поздорову».