Смерть под парусом - Чарльз Сноу

— И он не стал бы улыбаться, — продолжил Финбоу. — Все это не выглядело бы шуткой, не притворись убийца — не важно кто, — что не знает, где находится сердце. Но главное — Роджер никак не мог улыбаться при виде Уильяма с пистолетом в руке. Насчет других не знаю, а уж Уильям в такой ситуации точно не вызвал бы у него улыбки.

Мы встали и направились к выходу. Оглянувшись, я с тоской окинул взглядом стадион, пустой и холодный. Я понимал, что мне уже никогда не забыть произнесенные здесь слова и нарисованную Финбоу картину убийства, замаскированного под дружескую шутку. Сомневаюсь, что мне теперь захочется вернуться в «Лордз».

Финбоу отвез меня в свою квартиру на Портленд-Плейс, и после заброшенности и холода крикетного стадиона я с удовольствием расслабился в теплой комнате, где колеблющееся пламя камина отбрасывало красные блики на темные стены. Опустившись в глубокое кресло, я прихлебывал лучший в мире чай и восхищался утонченным вкусом Финбоу, отпечаток которого носили все его вещи.

— Финбоу, я не встречал людей, которые жили бы с таким вкусом, с каким живете вы, — сказал я.

— Жить со вкусом — это утешение за то, что не живешь совсем. — Финбоу улыбался, но мне показалось, что он говорит серьезно. Однако он не любил много говорить о себе, потому и сменил тему: — Послушайте, Йен, расследование вашего убийства продвигается медленнее, чем хотелось бы. Теперь я точно знаю, что Уильям и Филипп этого не делали, но понятия не имею, кто убийца.

Эти слова возродили мои страхи. Волей-неволей я вспомнил, что число подозреваемых неизбежно будет уменьшаться, пока не останется один. И меня страшил момент, когда Финбоу сделает последний шаг. Скорее для того, чтобы отвлечься, чем из искреннего любопытства, я сказал:

— Вы еще не объяснили, почему Филипп не мог быть убийцей.

Он улыбнулся:

— Ну, вы должны были сами догадаться. На самом деле все очень просто.

— Не сомневаюсь. Но я человек еще более простой.

— Взглянув на временную диаграмму, вы поймете, что Филипп вышел из каюты непосредственно перед вами и Эвис, и поэтому никак не мог совершить убийство: на часах было девять двадцать четыре. Таким образом, убить Роджера он мог лишь до своего первого появления в каюте. Вы очень подробно описали, как Филипп вошел, обнял Тоню… и что его волосы были аккуратно причесаны. Посмотрите на его волосы — они рассыпаются при малейшем прикосновении. Я просил вас вспомнить, как Тоня гладит их — через секунду прически уже как не бывало. Волосы такие тонкие и мягкие, что Филипп причесывает их сразу после того, как встает с постели, еще до умывания, иначе их не приведешь в порядок. Значит, если он поднимался на палубу — а ветер в то утро был довольно сильный, — чтобы застрелить Роджера, мог ли он спуститься к вам аккуратно причесанным?

Я попытался найти изъян в его рассуждениях.

— Филипп мог заскочить в каюту после убийства.

— Мы прекрасно знаем, что он этого не делал. С девяти до пяти минут десятого Уильям пытался поднять Филиппа, чтобы пройти к ванне, и все это время слышал его голос. Уильям вошел через две минуты после того, как каюту покинул Филипп, который больше не возвращался. Потом Уильям вернулся к себе и застал там Филиппа. Остаются две минуты, о которых мы ничего не знаем.

— Вполне достаточно, — заметил я, — чтобы застрелить человека.

— Но недостаточно, — возразил Финбоу, — чтобы застрелить человека, а затем без зеркала и расчески привести в порядок очень тонкие и мягкие волосы. Без расчески у него ничего бы не вышло.

— Боюсь, вы правы, — признал я.

— Боитесь? — переспросил Финбоу. — Вы были бы рады, окажись Филипп виновным? По-моему, он довольно ветреный, но очень милый молодой человек.

— Разумеется, я не хочу, чтобы Филипп оказался убийцей. Как и любой из пятерых. Но к сожалению, это один из них. — Я подумал, что Финбоу должен чувствовать мою тревогу, которую я не мог выразить словами. Он хорошо знал меня и, наверное, понял безмолвную мольбу, которая звучала у меня в голове: «Только не Эвис! Кто угодно, только не Эвис!»

Финбоу продолжил мою мысль:

— Тем не менее вы предпочитаете, чтобы убийцей оказался Филипп, а не один из двух оставшихся в списке подозреваемых, — заключил он и сменил тему: — Вы сомневались насчет отпечатков пальцев на румпеле, правда, Йен?

Я обрадовался возможности обсудить что-то конкретное.

— Мне по-прежнему кажется странным, что там обнаружились отпечатки одного Уильяма.

— Самое главное — отсутствие отпечатков Роджера, — ответил Финбоу. — Причина может быть только одна: румпель протерли после того, как к нему последний раз прикасался Роджер. Если убийца не дурак, он стер и свои отпечатки.

Я медленно кивнул.

— Понимаете, Йен, — продолжал Финбоу. — Это исключает версию, что Уильям торопился выбежать на палубу на ваш зов, чтобы взяться за румпель и естественным образом оставить на нем отпечатки пальцев. Если все произошло именно так и Уильям намеренно оставил свои отпечатки, дабы объяснить их присутствие тем, что управлял яхтой после убийства Роджера, то на румпеле остались бы отпечатки пальцев и самого Роджера. В действительности же убийца стер с румпеля все отпечатки, прежде чем спуститься вниз, а отпечатки Уильяма появились естественным образом.

Абсолютно логично.

— Да, все достаточно просто, — сказал я. — Как вы не заметили этого раньше?

— Должен был заметить, — задумчиво произнес Финбоу. — Но мне кажется, в таком сложном деле вполне простительно упустить ту или иную деталь, причем не очень существенную. Никто не станет спорить, что в поведении Уильяма, быстро откликнувшегося на ваш зов и взявшего на себя управление яхтой, нет ничего подозрительного. Как я уже говорил, это в его стиле, и искать тайные мотивы тут нет смысла.

— Полностью согласен. Но зачем он вернулся к себе, когда остальные направились прямиком в большую каюту?

— На то была очень веская причина. — Финбоу хитро улыбнулся.

— Какая же?

— Надеть рубашку, — ответил он.

— И все?

— Все. Уильям выскочил на палубу полуголым и хотел одеться, прежде чем вернуться в каюту. Какое-то время я задавал себе вопрос, почему он вышел на палубу без рубашки; создавалось впечатление, что он поступил так намеренно, дабы иметь предлог зайти в каюту на обратном пути. Это выглядело подозрительно, но дело в том, что ему абсолютно незачем было возвращаться к себе — разве что надеть рубашку. Он не мог умыться, поскольку там нет умывальника; он не мог ничего спрятать — в противном случае Биррел нашел бы этот предмет. Пришлось отбросить эту версию. Так обидно: придумываешь хитроумную схему, чтобы объяснить чье-то поведение, а она оказывается неверной. Боюсь, истина такова: Уильям выбежал на палубу без рубашки просто потому, что еще не успел надеть ее, когда услышал ваш голос, а в каюту вернулся по вполне прозаической причине — одеться.

Я засмеялся, но Финбоу лишь слабо улыбнулся в ответ.

— Все это очень легко, — продолжил он. — Однако остается одна проблема, разрешить которую мне долго не удавалось. А именно: почему Уильям был без рубашки, когда услышал, как вы зовете его?

— Мне она не кажется достаточно серьезной, — заметил я.

— Естественно, — согласился Финбоу. — Но если бы я не смог найти объяснения, то подумал бы, что за этим должно что-то скрываться. Подозреваю, объяснение покажется вам натянутым, но это единственное объяснение, в котором есть какой-то смысл.

— Ерунда, Финбоу, — запротестовал я. — Полная ерунда. Человек просто может снять рубашку, и для этого не обязательно выдумывать сложные причины. Все мы время от времени снимаем рубашки.

— Совершенно верно, — любезно согласился Финбоу. — А также надеваем. Странность заключается в том, что Уильям не надел ее. Вспомните, как все было. Уильям вернулся в каюту, когда вы слушали радио; он умылся, и ему оставалось лишь снять пижаму и надеть обычную одежду. Маловероятно, что на любой стадии процесса переодевания он оставался в одних брюках.

Я задумался, пытаясь восстановить в памяти, что делал в то утро на яхте. Вернулся в свою каюту после умывания — в пижаме, как и Уильям. Подробности переодевания вспомнить не получалось, однако после некоторых размышлений я понял, что скорее всего сначала снял пижамную куртку и надел рубашку. Похоже, в доводах Финбоу все-таки есть смысл.

— Возможно, это несколько необычно. Но последовательность одевания у разных людей может отличаться. И как вы это объясните? — спросил я.

— Причина в том, — с довольной улыбкой ответил Финбоу, — что Уильям учился в средней школе Бирмингема.

— Абсурд, — вырвалось у меня.

— Вы сами мне об этом рассказывали, — вежливо заметил он.

— Совершенно верно, Уильям учился в средней школе, — с раздражением сказал я. — Кажется, в Бирмингеме. Но какое это имеет отношение к делу?