Цунами. История двух волн - Аня Ким

прижавшегося к моему. Кажется, впервые я чувствовала, что он потерял контроль, и это было самое прекрасное ощущение на свете.

Он отстранился, так, что между нашими губами появилось расстояние в доли миллиметра, и прошептал:

— Все

— Что "все"?

Я, наконец, сообразила, что так и стою, сжав руки за спиной. Прижала ладонь к его щеке и он, не открывая глаз, потерся об нее долгим, кошачьим движением.

— Я больше не смогу отпустить тебя.

Я продолжала гладить его кожу, волосы.

— А раньше мог?

— Думал, что мог, — его губы снова оказались на моих. — Думал, что смогу, если потребуется. Но теперь знаю, что не могу.

Он прерывался, чтобы поцеловать меня в очередной раз, словно откусывал по кусочку. Потом прислонился лбом к стене позади меня.

— Тогда я просто не буду уходить, — прошептала я, обняла его, прижав ладони к его спине. — Просто останусь здесь, ладно?

Когда мы поднялись в квартиру, Хиро снова взял себя в руки и был почти невозмутим. Он с любопытством наблюдал за процедурой приготовления борща и изредка отпускал комментарии вроде: "эту штуку(свеклу) стоило бы использовать для съемок фильма ужасов" и "ты уверена, что все это нужно класть в одну кастрюлю?"

Я боялась, что в результате он не станет даже пробовать, но он съел все, что я положила ему. Сказал, что это не станет его любимым блюдом, но было вполне съедобно. Я поначалу хотела оскорбиться, но потом вспомнила свою первую реакцию на некоторые блюда японской кухни и не стала.

Когда мы приехали к моему дому, было уже темно. Я сделала попытку слезть, но он удержал мои руки сомкнутыми у себя на поясе, не давая мне спуститься. Слез сам, Снял шлем и помог снять мой. Мы остановились под единственным во дворе деревцем, и в тени я не видела его лица.

— Ты знаешь кто такие йокаи?

Я уже слышала это слово на уроках японского.

— Духи?

— Духи, призраки, демоны. Злые и безобидные. Живут в параллельном мире и рядом с нами. Иногда мне кажется, что правильнее было бы называть тебя мой маленький йокай, — он нежно отвел прядь волос от моего лица. — Ты украла мое сердце и мое спокойствие, Нина.

— Я не…

— Я люблю тебя.

Мое сердце пропустило удар.

Воды красного моря, разошедшиеся перед Моисеем, должно быть схлопнулись за его спиной с тем же грохотом, что стоял в моих ушах. Два куска моей жизни, которые я не мечтала, не надеялась уравнять, соединились без шва. Мой чудесный инопланетянин признался мне в любви.

Он был серьезен и, кажется, ничего не ждал взамен. Как и всегда, однажды приняв решение, он становился спокоен и незыблем, как скала. Мой волшебный Хиро, я могла только предполагать, что для него означали эти слова. Я молчала. Язык отказывался повиноваться, когда я смотрела ему в глаза, поэтому я опустила взгляд на пуговицу его ворота и сказала ей:

— Я тоже люблю тебя.

И он прижал меня к себе. Сколько времени прошло, прежде чем реальность вернулась ко мне? Что нам теперь делать с этим? Потом он засмеялся.

— Я знал, что ты влюблена в меня, я же такой милый!

Я стукнула его в плечо. Мои щеки пылали.

— Как можно быть таким самоуверенным!

Я спрыгнула с байка и направилась к подъезду, не оборачиваясь.

— Ты не милый, ты — бессовестный!

— Это все тоже полезные качества! — крикнул он мне вслед.

Мой телефон зазвонил, когда я была у самой двери.

— Скажи это еще раз.

— Сказать что?

— Что ты любишь меня.

Я выглянула с террасы. Он стоял внизу. Я показала ему язык.

— Я люблю тебя

— Еще раз

— Я люблю тебя.

— Спокойной ночи, — помолчал и добавил, — мой любимый гайджин.

Глава 9

Свидание. Я ждала следующего свидания, как земля после засухи ждет дождя. Непонятно почему, но мне казалось, что именно первая встреча после признания — это переломный момент. Признать свою слабость и беззащитность, дать другому ключ от твоих эмоций — возможно лишь плод случайного порыва. Встреча при свете дня, когда разум не замутнен лишними химическими элементами, когда ночь врозь позволяет обдумать все. Именно такая встреча пугала меня больше всего. Как он будет себя вести? Сделает вид, что ничего не было? Обрадуется?

"Как насчет трамвая?"

"В Токио есть трамвай?"

"Только одна линия. Скорее музей, чем общественный транспорт"

Я набрала сообщение, отложила телефон, снова набрала. Почему я так нервничаю.

Мы встретились на станции Сугамо и дошли до остановки трамвая пешком. Неловко поздоровались друг с другом и не взялись за руки. Молчали всю дорогу, но когда к остановке причалил позвякивающий вагончик, и мы заняли место на сиденье в самом его конце, стало очевидно, что пауза затянулась.

— Это последняя трамвайная линия, — жизнерадостно-натянутым голосом начал Хиро. — В семидесятых годах его чуть не закрыли совсем, но все же решили сохранить, как кусочек старого Токио.

Я рассеянно кивнула и уставилась в окно. Пассажиров было немного, а трамвайные пути проходили по совсем узким улочкам, порой подходя совсем вплотную к домам.

Такого Токио я еще не видела. Небоскребы сменились небольшими деревянными домишками, построенными вплотную друг к другу. Дворы чаще всего были заставлены, каким то хламом — старыми велосипедами, кадушками, коробками. Попадались, впрочем, и очень аккуратные домики. Во дворе одного из таких я заметила сухонькую старушку проводившую трамвай царственным взглядом.

Вскоре мы проехали кладбище. Надгробия были разнообразных размеров и формы, много каменных фонарей. Кладбище засаженное деревьями, насколько я успела заметить, было очень большим. Я даже не знала, что в этом тесном городе мертвым отдано столько земли. Потом мы вновь поехали по узким улочкам, петляя между лавчонками с разнообразным товаром. Людей становилось все меньше и незаметно в трамвае мы остались одни.

Мы ехали вдвоем, словно этот трамвай был нашим и водитель отгороженный перегородкой, был нашим личным шофером.

— Кхм. Я просто хотел сказать, если ты жалеешь, то можем считать, что ты ничего не говорила, — я в изумлении оторвалась от окна и уставилась на Хиро. Он смотрел прямо перед собой, и я видела как напряглись мышцы его лица еще четче обрисовав совершенный с моей точки зрения профиль.

— Ты о чем? О чем я должна жалеть?

— О том, что сказала вчера.

— Да что с тобой не так!

— Видимо все. Я идиот. Я ломаю все, к чему прикасаюсь. Он оперся лбом о ладонь и уставился в окно.

Он уверен, что ему двадцать восемь, а не восемь? Как можно не