Катилось яблочко - Елена Котенко

с земли, потирает ушибленное плечо. «Да что же не так?» — от обиды и стыда щеки наливаются цветом. Они отыгрывают дубль, ещё один и ещё. Он устал, принц уже не может выдавать столько эмоций, но Рина выжимает из них соки в этой небольшой сцене до самого обеда. Вспотевший, голодный и грязный гном завалился на подстилку, Иванушка принёс ему поесть.

— Загрузила? — сочувственно вздыхает он.

Скромник молча кивает.

— Ничего, поест и отойдёт. Ты же знаешь, она тебя любит. К тому же, даже великие актёры сотни раз перезаписывают дубли.

Гном уже сомневался в этом. За целый день от Рины он ни услышал ни одного ласкового прозвища, ни одной похвалы, заботливого взгляда. Куда-то делась и вся любовь, и песни под луной, и его актёрский талант.

«Надо больше стараться, — настраивал себя гном. — Пришёл, выложился и ушёл. Надо дать волю эмоциям… Была бы Аннушка, она бы подсказала, что делать».

В следующую сцене с ним гном говорил лишь одну фразу: подбадривал людей к битве, размахивая горящим факелом, но даже к ней у Рины возникли претензии. Чуть ли не со слезами Скромник играл следующий дубль.

«Зачем мне роль, зачем все это! Так, ладно, я справлюсь, сыграю так, как никто не играл. Рина не пожалеет, что выбрала меня!».

В перерыве между съёмками, когда на закате решили подснять виды, гном отдыхал, прижавшись головой к холодной ножке стола. «Что я делаю не так? Где лажаю?» — мучило его, выедало изнутри. Нашарив рукой бутылку с какой-то жидкостью, Скромник притянул ее к себе. Гранатовый сок.

— Ну естественно.

Сделал большой глоток, и приятный туман накрыл его голову, проник в кожу, прошёлся рябью по мышцам. Сладкая истома завладела телом, и гному стало все равно и на Ринины крики, и на перезаписи.

— Серый, ты чего, просыпайся, — потряс его Тёмушка. Солнце уже почти село, тьма накрыла замок и придала тёмному лесу ещё более страшный вид. — Финал твой снимаем и все, можешь ехать домой.

— Отлично.

— Давай, все получится, не переживай зря.

Скромник умылся холодной водой из бутылки и переоделся в чистую, торжественную одежду. Сон будто отнял у него способность волноваться, абсолютное спокойствие завладело гномом. Накричит — и что с того? Пусть кричит дальше. Перезапись? Пожалуйста, хоть десять раз. Он снова спрятался за двери, готовый метать и кричать по щелчку камеры.

— Сцена восемнадцать, дубль один.

— Стой! Стой, я сказала, — крикнула Амарель.

Скромник вылетел из дверей, быстро спускаясь по лестнице. За ним, подобрав платье, бежала королева.

— Курва!

Гном юлой развернулся и влепил ей пощёчину. Девушка упала на ступени и злобно оскалилась.

— Продажная тварь! Я думал, мы будем вместе бороться со злом, а ты примкнула к нему! Монстр — вот кем ты стала, а не властительницей лесного королевства. Чудовище. Воришка. Испортила род — и ради чего? Уступила тирану, как рабыня. «Книга» могла спасти нас всех, ты знала, как уничтожить весь его род! А сдалась…

— Книга принадлежала не тебе, смирись уже. Будь ты достоин — она бы открывалась, — Амарель с достоинством поднялась с земли и погладила красную щеку. — А я… я уже все объяснила. Извинилась. Тебе же мало. Я выйду за него замуж и это мой добровольный выбор, нравится тебе или нет. Я люблю его и ничего не могу поделать, не могу изменить прошлое. Хочешь хлопать дверьми, кричать — пожалуйста, но если придёшь с оружием знай: я первой пущу в твою шею когти.

Скромник — Златан — не ответил, лишь посмотрел на неё с бесконечным презрением, будто разочаровался в том, что когда-то любил эту женщину — гордую и порочную.

— Вы будете гореть в Аду. Ты, он и все ваше потомство монстров до скончания веков.

Гном развернулся и быстрым шагом вышел из кадра.

— Стоп, снято! Потрясающе, такие эмоции! — внезапно выдала Рина. — Массовка, королевство и Серёжа свободны. Лесной народ, снимаемся дальше, до двенадцати должны управиться.

Скромник понял, что Рина с ним домой не поедет. Да и вообще вряд ли про него вспомнит сегодня. «Похвалила. Из жалости». Он рванул шпагу, мешающую ему ходить, швырнул её в кучу реквизита и вернулся в медийный центр ни с кем не попрощавшись.

«Всё как обычно. Ждёшь триумфа и фанфар, а попадаешь в выгребную яму, — думал гном, сидя в машине. — Что пошло не так, когда? Почему целый день не получалось, а тут вдруг идеально? Откуда мне знать, какая у Рины картинка в голове? Я как вижу, так и играю. Сама бы определилась сначала…»

Тишину в машине прервало пиликанье телефона.

«Послезавтра в восемь, не опаздывай», — гласило сообщение.

— Я всех порву, — злобно прошептал Скромник. — И не ты, ни кто-либо ещё не посмеет меня упрекнуть.

Водитель бросил взгляд в зеркало заднего вида и тяжело вздохнул, сжал руки на руле, что костяшки побелели. Ему хотелось крикнуть, хотелось предупредить, но рот отказывался издавать звуки. Поэтому он молча вез Скромника дальше.

Глава 10

Скромник приехал на съёмки раньше всех. Зеркальные стены медийного центра поглощали царящую на улице тьму, что даже шальной блик от фар проезжавшей машины не отражался, а терялся в пустоте. Гном поднялся на свой этаж, позажигал свет в коридорах, открыл жалюзи, поставил чайник. Ни одиночество, ни тишина, нарушаемая лишь звуком его шагов по плитке, не пугали его.

Скромник погрузился в какой-то вакуум, мешающий бояться и думать. Он делал привычные действия, но без какого-либо эмоционального сопровождения: не было ни страха, ни стыда, ни интереса. В голове круглосуточно стоял белый шум, не давая ему пережить и принять эмоции, отпустить ситуацию. Скромник существовал вне времени и пространства ради сегодняшнего дня, сегодняшних съёмок. Гордость затянула поводок на его шее и душила до помутнения рассудка. Он отыграет так, что съёмочная группа будет рукоплескать, что просмотры перейдут за два, за три миллиона, что Рина лично признается в своей неправоте.

Заварив чай — отрицая наличие кофе, который он терпел только из-за Муэрте — гном сел в гримерке в уголке, чтобы не отражаться ни в одном зеркале, и заиграл на гармони, готовясь к показательному выступлению. Из-за затянувшегося первого дня съёмок они не успели снять сцену с его песней, а после Рина и вовсе решила перенести её во вторую часть сказки. Гном ничего не сказал, даже не расстроился. Он продолжил утренние занятия на гармони, чувствуя отвращение и к мелодии, и к инструменту. Гном не хотел петь, не хотел, чтобы Рина или кто-либо ещё слышали дорогую ему мелодия,