Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко

Уже в окно галереи увидел, как два здоровенных лакея, всегда торчавшие возле парадного, погнали несчастных прочь. Старший еле тащил ноги в растоптанных лаптях. Его младшие спутники — один, сгорбившись и втянув лохматую голову в плечи, другой, затравленно оглядываясь, — почти бежали впереди, пока раскрасневшиеся здоровяки в ливреях не вернулись назад.

Печально было на душе у Попова. Не знал, как подступиться к Потемкину с крестьянской челобитной. Хорошо, если только отмахнется или выразит недовольство, а то ведь под горячую руку и изувечить может. Вспыхивал, как огонь на сухой траве, не имел удержу в страшной неистовости. Хотя быстро и спохватывался, обмякал громоздким телом, становился равнодушным ко всему, что минуту-другую захватывало его до предела или взвихривало гнев.

Василий Степанович, хотя и служил уже более четырех лет управителем канцелярии президента Военной коллегии, так и не понял до конца, как сочетались в одном человеке и сосуществовали шляхетское высокомерие, самовлюбленность и мелочность, храбрость и трусость, воловья работоспособность и невероятная лень... Мог целую ночь пировать с гвардейскими офицерами и утром иметь бодрый вид. Проспав же до полудня, выглядел утомленным, вялым, не принимался ни за какую работу. Без причины впадал в отчаяние, сам терзался и другим не давал покоя. Когда же обстоятельства требовали решительных действий — беззаботно развлекался с приближенными. Был непривередлив в еде, равнодушен к собственной внешности и капризен, как избалованное пятилетнее дитя: иногда буквально выматывал душу из камердинеров, одеваясь для выезда или аудиенции.

Но наибольших хлопот Василию Степановичу причиняли безграничное расточительство и скупость Потемкина одновременно. Никогда не забыть ему роскошный банкет, устроенный князем в только что подаренном императрицей Аничковом дворце. Хозяин, как и всегда в таких случаях, был в приподнятом настроении, рассказывал потешные истории, случавшиеся с ним лично, и под общий хохот гостей копировал голоса известных всем петербургских сановников. Лакеи бесшумно подавали к столу изысканные блюда, белые и красные французские вина. С хоров доносилась музыка. И когда в позолоченных канделябрах, напоминавших побеги причудливых растений, зажгли свечи, в банкетный зал были внесены хрустальные чаши с... бриллиантами. Стихли разговоры, смех, шутки. Вышколенные, невозмутимые музыканты перестали вести мелодию, следя сверху, как вспыхивают холодными искрами в свете множества огней драгоценные камни. Даже гости, которых трудно было поразить богатством, драгоценностями, не могли сдержать своего удивления, когда хозяин, взяв золотую ложку, начал обходить придворных дам и собственноручно наполнять бриллиантами их бокалы.

— Любимчик нашей императрицы может позволить себе такую роскошь.

— А почему же. Говорят, одни только озера в Крыму дают ему триста тысяч годового дохода. А имения, рудники, фабрики... — услышал тогда Попов слегка приглушенные голоса (стоял за колонной, и его не замечали).

— Это все мелочи, — возразил первый. — Казну потрошит. Думаешь, все это из собственного кармана? За свою копейку в церкви выругается. Говорят, только петербургским извозчикам задолжал девятнадцать тысяч.

— И сходит с рук.

Попов отошел в сторону. У него не было желания слушать дальше светские сплетни. Сыт по горло подобными разговорами. Петербургский банкир Сутерлянд за горло берет, требуя возвращения Потемкиным полмиллиона рублей. А как влиять на князя, если он, не зная счета долгам, запросто вычеркивает их из своей памяти. «Забывает» вернуть даже казенные деньги. А их!.. Лучше и не вспоминать сумму. Знал: Екатерина потакает всем капризам своего новороссийского наместника. А он из шкуры лезет вон, чтобы угодить «маме».

— Так что же молчишь, душа моя? — прозвучал удивленный бас Потемкина. — Неужели слух потерял?

— Бог миловал, ваша светлость, — извинительно улыбнулся Попов. — Думал.

— О чем? — пронизывал князь его своим острым глазом.

Вертелось на языке сказать о крестьянах из-под Великих Лук, о бесчинствах помещика Волосатова и чиновников петербургских, рассказать, как они издеваются над людьми, разрушают их жилища, обрекая на голодную и холодную смерть. Уже и челобитную намерился достать из-за отворота рукава, Но, посмотрев на напряженное лицо Потемкина, увидев в его могучей правой руке массивную кружку с квасом, невольно опустил руку. Не того ждал князь от управителя канцелярии. Одной цели, одному делу, которое взялся осуществить, подчинял князь мысли, волю и действия всех, над кем имел власть, кто находился в кругу приближенных. И не прощал, когда отвлекали его. В сравнении со строительством портов, верфей, каменных дворцов, перемещением тысяч людей на новые земли разве могли что-нибудь значить разрушения истлевших, перекосившихся изб, которые и сами бы упали когда-нибудь, беды забитых крепостных? Шел к своей цели упорно и не опускал глаза долу, даже если и наступал на кого-нибудь.

— Так о чем же мысли твои? — спросил настоятельнее.

— Разве мало такого в подготовке к путешествию, ваша светлость, над чем следует хорошенько подумать? — уклончиво ответил Попов.

— Хи-итри-ишь, — незлобиво погрозил пальцем Потемкин. — А впрочем, ты прав. Надобно все обдумать, все предусмотреть, душа моя. — И сразу же начал расспрашивать, прибыли ли архангельские мастера в Кременчуг, как ведется сооружение галер в Смоленске, познакомился ли с планом и чертежами соборной церкви в Екатеринославе, которую проектирует архитектор Моретти? — Велел я построить ее по размерам собора Святого Петра в Риме. Только на аршинчик длиннее, — сказал он самодовольно. — Представляешь, какая громадина поднимется над Днепром!

— Никогда, Григорий Александрович, не приходилось бывать в Риме, — развел руками Попов.

— И не жалей, душа моя. Екатеринослав станет вторым Римом, Афинами Новороссии, а возможно, и всей империи. Город раскинется на огромной территории — в триста квадратных верст. Его украсят дворцы, соборы, триумфальные арки, улицы будут покрыты гранитными мостовыми, а на Днепре, — развернул перед Поповым свой фантастический план, — построим самую длинную в России пристань с мытницами и пакгаузами для купеческих товаров со всей Европы.

Увлекшись, говорил о суконных и шелкопрядильных фабриках, университете и музыкальной академии, которые он намеревается основать в будущем городе.

— Построим училище для мастеровых, школы, где будут учиться живописи и архитектуре, пристанище для инвалидов, лавки, — загибал он пальцы.

Князь скромно умолчал, что неподалеку от будущей церкви, которая должна затмить своим величием главный храм папского Ватикана, уже несколько лет возводится его собственный дворец с роскошным зимним садом, гротами, фонтанами и что на это строительство израсходована львиная доля денег, ассигнованных казной для нового города.

Василий Степанович вернулся в свое помещение в левом крыле дворца почти в полночь. И хотя чувствовал усталость,