Местечко Сегельфосс - Кнут Гамсун

– Я спросил его, испортил он как-нибудь мои горы, не изрыл ли их? Оказывается, нет. Ну, в таком случае, по-моему, мне за них ничего и не причитается.

– Разумеется, – согласился господин Хольменгро.– Но вообще здесь принято платить аренду за горы, и Теодор об этом вспомнил.

– Он желал также купить землю. Сказал, что у него нет ни пяди земли, лавка его, пекарня и еще что-то стоят на вашей земле, сарай его отец выстроил на моей, а у него нет ни пяди, так нельзя ли купить сколько– нибудь? Я сказал, что подумаю. Но видите ли, господин Хольменгро, мне не хочется продавать землю.

– Пусть он больше не приходит надоедать вам с такими вещами, этот Теодор. Я скажу ему.

– Нет, ничего. Он, впрочем, показался мне славным и дельным человеком. Он рассказал, что адвокат Раш хочет насадить здесь конкурентов в его торговле, но тогда всем не будет из-за чего работать. Поэтому он задумал купить земли и берег, чтоб не допустить конкуренции.

Господин Хольменгро снисходительно улыбнулся.

– На это у него не хватит силенки, – сказал он.– Тут милейший Теодор слишком уж занесся. Но ход его мыслей верен. Здесь не будет приличного заработка даже и для двоих.

Вошла Марианна и поздоровалась. Мужчины встали, и молодой Виллац шагнул к ней навстречу; можно было предположить кое-что побольше обыкновенной встречи, но ничего не вышло. Молодые люди были коротко знакомы, говорили друг другу «ты», как в детстве, болтали спокойно и по-приятельски; смуглая тоненькая девушка была в белом платье, и Виллац сказал, что она – гвоздика в серебряном графинчике. Все посмеялись над этим сравнением.– В серебряном водочном графинчике, – сказала Марианна.

– Ты приехал один? – спросила она.– Разве ты без компании?

– Должен тебе сказать, – ответил он, – что я один стою целой компании. Но, впрочем, немного попозже приедет Антон Кольдевин.

– Мы купили быка, которого вы должны съесть.

– Господин Хольменгро, ваша дочь всегда приспосабливает меня к какой– нибудь каторжной работе. Обыкновенно моя обязанность – барабанить для нее на рояли.

Господин Хольменгро только усмехнулся им обоим, усмехнулся детям.

Она заговорила о мелких домашних проишествиях:

– Можешь поверить, здесь все идет, как полагается, десять цыплят у одной наседки, и только одиннадцатое яйцо оказалось испорченным.– Она все больше и больше переходила на местное наречие и не обращала внимания на выбор выражений. Был ли это ее жаргон, или особый прием? Она сказала отцу: – Наконец-то я сейчас дала курам корм, который должна была дать еще вчера! – Потом обернулась в Виллацу и спросила: – Не хочешь ли фруктов?

– По-моему, и так хорошо.

– Да, но немножко фруктов? Тогда фру Иргенс принесет их в серебряной вазе, это для нее великая минута. Да, папа, сегодня она опять плакала из-за ключа. Надо тебе знать, Виллац, что у фру Иргенс пропал маленький ключик от кладовой, и она мучается из-за него до смерти.

Фрекен Марианна позвонила и приказала подать фруктов.

– А ведь у нас здесь будет театр, – сказал Виллац.– Этот же самый молодой Теодор рассказал мне, что он строит театр. Он извинился, что строит его не моей земле.

– Да, уж этот Теодор! – сказал господин Хольменгро.– Совершенно верно, он расширяет сарай и перестраивает его под какое-то увеселительное заведение. И сарай стоит на вашей земле.

– Он стал настоящим мужчиной, этот Теодор; я помню его, когда он был вот такой маленький и ничего собой не представлял.

– В некоторых отношениях он толковый парень. И ему, по-видимому, везет.

– Кстати, почему он не может купить земли и таким образом вытеснить конкуренцию? Ведь земля здесь недорога.

– О, да. Конечно, это зависит от того, сколько вы за нее возьмете, но вообще-то – это дорогая земля, ценная земля. Цены на земельные участки в Сегельфоссе стали теперь совсем не те, что прежде.

– Этим я обязан вам, господин Хольменгро. Но, впрочем, я не собираюсь продавать землю.

Появились фрукты, виноград и яблоки в серебряной вазе. Марианна сказала лукаво:

– Фру Иргенс, папа говорит, чтобы вы не беспокоились о ключе.

– Нет, нет, – уклончиво отозвалась фру Иргенс.

– Ну, да, потому что это же – всего-навсего ключ. Но это было уж чересчур, и фру Иргенс ответила:

– Ваш папа все время говорит, чтобы я не беспокоилась, но я все равно не могу не огорчаться. А самое главное, я никак не могу сообразить и придумать, куда бы он мог деваться!

Все засмеялись, невольно улыбнулась и сама фру Иргенс, а господин Хольменгро стал утешать ее, говоря, что здесь нет воров.

– Не шутите с этим! – предостерегающе проговорила она.– К тому же вы чересчур добры. Есть люди, которых я не потерпела бы в людской, если б только могла прогнать их.

– Кого же именно?

– Прежде всего Конрада.

Господин Хольменгро неприятно взволновался. Конрад – это поденщик, тот самый молодчик, которого нельзя рассчитать без того, чтоб мельничные рабочие сейчас же не вступились за него и не устроили стачку. Господин Хольменгро сказал:

– Да ведь это было уж давно.

– Похоже, что опять начинается то же.

Господин Хольменгро заставил себя сделать веселое лицо, но он был явно встревожен. Некоторое время он сидел задумавшись, потом попросил извинить его на минутку и вышел из комнаты следом за фру Иргенс.

Молодые люди остались одни.

Молодой Виллац хотел было сказать что-то, полагая, что может продолжать, как и раньше, безразличную болтовню, но ошибся, – Марианна спросила сразу, и лицо ее побледнело:

– Почему ты ничего не писал мне? Значит ли это, что ты негодяй?

Возможно, что он и ожидал кое-чего в этом роде, но, во всяком случае, не сразу нашел подходящий ответ и изумленно взглянул на нее.

– Не горячись, – сказал он, вставая.– Я держался твоего последнего слова.

– Какого слова? Что я не хочу?

– Да, что ты не хочешь.

– Ах, так! – сказала она.– Но ты сам виноват, что я так сказала, ты меня замучил.

– А ты виновата, что я тебя мучил, ты играла со мной.

– Нет, ты лжешь! – прошипела она, и индейское лицо ее запылало яростью.

Молодой Виллац улыбнулся и сказал:

– Очень трудно подделывать чувства. Ты не взбешена ни на иоту!

Марианна овладела собой. Ну, нет, она-то была как нельзя, более искренной, но он охладил ее своими словами.

– Нет, я взбешена, – сказала она, – страшно взбешена! Я этого не заслужила. Что из того, что я это сказала? Молчи, пожалуйста! Я даже не помню, как его звали, а ты сам помнишь? Что это был за человек?

– Ты подразумеваешь: последний?

– Разве их много? О, Боже мой, перестань! Ты невыносим, я никогда не играла, никогда не играла. Да и ты не из таких, чтобы тобой стоило вертеть.

– В этом, пожалуй, есть доля истины, – ответил он. Но, конечно, он этого не думал. Молодой Виллац чувствовал, очевидно, свою силу и был оскорблен. Он представлял собою плохую подделку под англичанина, она же была резка и несдержанна.

– Ты ревнивее всякой женщины, – сказала она.– Я сижу на иголках, когда бываю с тобой. Я спрашиваю, что это был за человек?

Молодой Виллац повел плечом. Однако он начал понимать, что, пожалуй, обидел ее, может быть, раньше он не считал этого таким серьезным, ему захотелось сгладить, он опять сел и сказал:

– Не стоит больше об этом говорить.

– Говорить! Что я сделала, скажи мне?

– Сделала? Ах, не будем же преувеличивать. Ты делаешь многое. Собираешь целый кружок мужчин тем, что болтаешь с ними и смотришь на них. Что же, по– твоему, ты могла бы сделать еще? Я должен был поймать тебя на чем-нибудь более явном?

– Я разговариваю и смотрю. Разве я виновата, что я такая?

– Ну, да, конечно, ты не виновата, – ответил он гораздо мягче.– Но если ты знаешь, что так всемогуща, тебе незачем ежеминутно совершать чудеса.

– Попробую перестать, – сказала она и улыбнулась, как будто раскаиваясь.

– Потому что ты портишь мне многое.

– Я попробую перестать, Виллац.

– Да, попробуй! – сказал он.

В общем, любовная ссора и больше ничего, обычная и сладкая размолвка, окончившаяся миром, как и раньше. Они несомненно привыкли к борьбе, примирение наступало быстро. В конце концов, Марианна заявила, что она сама ревнива:

– Это несчастье, – сказала она, – когда ты сидишь и играешь для всех этих женщин, и они не отрывают от тебя глаз и пылают к тебе. Да, да, я видела! Но тут уж и я должна что-нибудь выкинуть!

Нерасчетливая и ясная речь. Они взяли рюмки, и, когда пили, молодой Виллац не поднял глаз, фрекен же Марианна следила за ним и метнула на него взглядом из-за края рюмки, словно молнией из-под почти закрытых век. В волосах ее торчал маленький серебряный гребень, совсем не модный, да и гребень-то был всего с двумя зубцами и совсем крошечный, развилка на ножке, змеиный язычок.

Виллац ушел, обещав вскоре прийти. Он отправился на телеграфную станцию повидаться с начальником телеграфа. Маленький Готфред тоже жил там, Готфред был славный и милый парень, телеграфист на станции, но Борсен интересовал Виллаца побольше. Он немножко поседел и весь был какой-то потертый, как всегда, но, нечего сказать, мужчина очень видный, и плечи у него остались те же. Виолончель стояла в углу. Борсен как раз собирался уходить, но снял шляпу и придвинул Виллацу стул.