Вечное дерево - Владимир Дягилев

Но более всего его беспокоили знакомые звуки-тугие удары мяча о землю. Все те же парни, во главе с Цыганом, каждый раз проходили по аллейке мимо него, скрывались в пролазе, а через несколько минут звенел мяч. Парни, очевидно, привыкли к Журке и не замечали его присутствия, как не замечают в комнате старых вещей, и проходили мимо, словно он и не сидел на скамейке.

Журка при виде парней замирал, напрягался, делал вид, что страшно занят чтением и тоже не замечает их.

А сам мысленно шел по пятам за ними, брал мяч, чувствовал его упругость, поглаживал слегка шероховатую покрышку, проверял шнуровочку, подкидывал мяч в воздух, принимал на палец. В этом мяче, в этих тугих ударах было самое родное, то, что он любил больше всего в жизни.

С мячом, с баскетболом были связаны у Журки лучшие воспоминания, поездки, победы, возвращения со славой. Только с мячом, на площадке, в игре он чувствовал себя сильным и ловким, не замечал своей угловатости, не стыдился выпирающих ключиц и своего роста, а, напротив, гордился им, пользовался, выпрямлялся. Лишь в игре он забывался, не помнил ни о чем и не видел никого, кроме открывшегося игрока, свободного места, куда необходимо сделать рывок, и мгновения для точного броска. Когда мяч, брошенный им, трепетал в корзине противника, Журка испытывал истинное удовлетворение, восторг, душевный трепет - чувства, равных которым он не испытывал никогда и нигде. Только в игре он ощущал себя нужным и полезным, и горячие глаза товарищей, их дружеские похлопывания по плечу, бурные аплодисменты и крики болельщиков были верным тому подтверждением.

Теперь, когда ничего этого не было, Журка чувствовал свою осиротелость особенно остро и завидовал и парням, и Цыгану.

Он пробовал сидеть дома, но в положенное время, сам того не желая, начинал посматривать на часы, беспокоился, выглядывал в окно и в конце концов отправлялся на свою скамейку. И снова слушал, как звенит мяч, топают ребята, спорят друг с другом.

"А-а, напрочь, ничего особенного", - сказал он однажды в; схватив книжки, просунулся через пролаз и поднялся на горку, где звенел мяч и слышались азартные крики.

Площадка была небольшая, комплексная, этакий спортивный городок: рядом с баскетбольными щитами были врыты столбы и натянута сетка для волейбола, сбоку от нее-турник, кольца, бум. Все было расположено так экономно и разумно, что казалось, ни одного метра не пустовало.

Еще Журка обратил внимание, что площадка будто втиснута в жесткие рамки: с двух сторон железная ограда, с двух - школа и мастерская.

Парни словно не замечали этих жестких рамок, знай себе кидали мяч, только пыль летела из-под ног. Журка опытным глазом определил сразу, что это довольно слабенькие игроки. Они часто теряли мяч, неточно пасовали, двигались медленно, а главное-мазали, из самых выгодных позиций мазали. Кричали и спорили они лучше, чем играли. Еще он заметил, что Цыган считался у них первым игроком. К нему прислушивались в спорах, на него играли, ему старались подражать, а он держался как премьер, пешком ходил по площадке и ждал под щитом, когда ему дадут мяч.

"Ишь ты, поди ж ты",-с усмешкой подумал Журка и почему-то вспомнил слова отца в свой адрес.

- Сашка, прикрывай Краба! Гусь, бросай сюда! Сюда, говорю! - покрикивал Цыган.

"Вот ведь какой!"-у Журки все сильнее росло желание доказать Цыгану, что тот плохой игрок.

Его так и подмывало схватить мяч и показать, как надо играть.

И мяч, словно понял его желание, стукнулся о кольцо и покатился в Журкину сторону.

- Эй ты, подай мяч! - крикнул Цыган. - Не сльь шишь,что ли,дылда?

Журка не пошевелился, только сунул руку в карман, чтобы не видно было сжатого кулака.

Цыган прошел мимо, бросил на него презрительный взгляд. Д возвращаясь на площадку, на мгновение задержался у Журки:

- Он не взорвется. Пощупай.

Ребята захохотали.

Кровь бросилась Журке в лицо, застучала в висках.

Он двумя руками выхватил мяч у Цыгана-так что книжки из-под руки хлопнулись о землю, - сделал шаг вперед и, слегка присев, провел бросок.

- Ой ты! Тама!-воскликнул кто-то из парней.

Этот крик подбодрил Журку. Он подхватил мяч и, пробежав несколько метров, бросил его в другую корзину. И опять заложил. Конечно, это получилось случайно.

Заставь Журку повторить броски, он не поручился бы за успех. Но сейчас это получилось и произвело впечатление. Парни молчали. И Цыган молчал.

Журка прошел мимо него, помахивая руками, как маятниками, поднял книжки и спустился через пролаз в парк, на свою скамейку.

На следующий день он опять пришел в парк. Его интересовало - что будет дальше? Как поведут себя парни и этот зазнайка Цыган?

И вот послышался громкий сбивчивый разговор.

Журка уткнулся в книжку.

Неожиданно парни замолкли, приближаясь к нему.

Он чувствовал их приближение по звуку шагов.

Парни остановились против его скамейки. Краешком - глаза Журка видел чьи-то поношенные кеды.

- Знаешь что? - сказал Цыган примирительно. - Ты, может, нас, это... потренируешь?

Журка не ожидал такого предложения.

- Вообще-то я занимаюсь.

- Ненадолго... Можно даже и через день.

- Ну, ладно...

- Дай петушка. - Цыган протянул ему свою смуглую руку.

С этого дня жизнь пошла интересней. Журка по-прежнему занимался математикой, решал задачи..а в положенный час спешил на тренировку. Заниматься стало легче.

И настроение сделалось лучше. Даже мать заметила это.

- Ты чего это улыбчивый стал? - спросила Нина Владимировна Журку.

- Просто отдохнул,-по-своему объяснила бабушка. - А может, понял кое-что...

Тренировки проходили ежедневно. Ребята являлись аккуратно, слушались Журку беспрекословно.

Однажды после сильнейшего и неточного удара мяч перескочил через ограду и покатился по мощенной булыжником дороге. Это случалось и раньше. Ребята всякий раз просили идущих по дороге:

- Подайте мяч.

И те подавали.

П на этот раз Журка крикнул:

- Девушка, подайте, пожалуйста, мячик.

Девушка не обернулась, будто не слышала.

- Девушка! - повторил Журка.

Девушка не откликнулась.

"Глухонемая, что ли?"-подумал он и перемахнул через ограду.

Девушка остановилась перед ним и посмотрела на Журку каким-то странным взглядом: точно смотрит и не видит.

Журке даже неловко стало.

- Извините,-сказал он.-Я за мячом.

Девушка ничего не ответила и пошла своей дорогой.

Журка обратил внимание на красивую белую шею и толстую рыжую косу, уложенную венком на голове.

- Ну, чего ты там? - крикнул Цыган сверху.

- Иду,-ответил Журка и опять подумал:-"Нет, она не глухонемая, просто какая-то странная".

Не знал Журка, что странную девушку зовут Ганной Цыбулько.

Никак не думала, не предполагала Ганна, что окажется в Крыму, у моря, одна. Но так случилось.

Все шло хорошо. Все шло чудесно. Она работала. Она любила. И ее любили. До свадьбы оставалось несколько дней. Горячие были денечки. Конец полугодия. Они обязались бригадой выполнить семимесячный план. Товарищ Песляк ежедневно интересовался, как продвигается дело, можно ли рапортовать?

А тут еще этот новенький, Степан Степанович. Он потребовал дать и ему план. Ганна не соглашалась. Он настоял, и партком поддержал его.

А тут еще комитет комсомола поручил ей комиссию по проверке бригад, борющихся за звание коммунистаческой.

Только к вечеру освобождалась она от всех дел и спешила к портнихе примерять свадебное платье. А потом они встречались с Лешей и шли к Неве, пешком, чуть ли не через весь город. По дороге успевали наговориться досыта. На работе в эти дни и поговорить некогда было.

У Невы в эти вечера было людно. На гранитных скамьях вдоль набережной сидели притихшие парочки.

Тут же маячил рыбак-фанатик, неподвижный, как изваяние.

- На одном конце червяк. А кто на другом? - шутливо, вполголоса спросила Ганна.

Леше тотчас передалась ее шутливость, и он стиснул зубы, чтобы не рассмеяться.

- А кто же на другом? - повторила она.

У Леши задрожали плечи, и он поспешно отвернулся.

Пройдя рыбака, оба прыснули. Потом взглянули друг на друга и снова фыркнули. И еще долго сдержанно смеялись, оглядываясь на невозмутимого человека.

По гранитным ступенькам они спустились к самой воде, сели и плотно прижались друг к другу, как будто отошли от остального мира.

Здесь было тихо. Все звуки приглушались и отдалялись. Шипели машины, шуршали шаги прохожих, слышался тихий разговор. Но все это было там, наверху, на набережной. А тут чуть всплескивалась вода, почти не отражая ни домов, ни людей.

У моста стояли пароходы и баржи, ожидая часа развода. Они не шевелились, не покачивались и казались монументами, поставленными здесь на века. И все вокруг, покрытое тусклым цветом, как бы лишилось других красок и потому казалось необычным и сказочным. Даже шпиль Петропавловки не блестел и не сверкал, а как бы сливался с тусклым небом, с тусклыми домами, с тусклой зеленью и потемневшей водой. Этот тусклый цвет, не меняясь и не сгущаясь, опускался на город, едва скрывалось солнце, и держался до нового восхода.