Хранительница тайн - Кейт Мортон

Доктор расхохотался, Долли лишь задумчиво улыбнулась, однако весь день и всю следующую неделю продолжала размышлять о его словах.

В разговоре с доктором Руфусом Долли была откровенна. Если в самом начале их отношения с хозяйкой не складывались, то спустя некоторое время леди Гвендолен, известная (в том числе со своих собственных слов) презрением ко всему роду человеческому, уже души не чаяла в компаньонке. Что, согласитесь, справедливо. Слишком высокую цену заплатила Долли за покровительство старой дамы.

Телефонный звонок раздался в ноябре. Трубку взяла кухарка, она же позвала Долли к телефону. Вспоминать об этом было нестерпимо, но тогда, гордая тем, что ее приглашают к телефону в большом доме, она опрометью кинулась вниз по лестнице и деловым тоном ответила:

– Слушаю. Говорит Дороти Смитэм.

Голос принадлежал миссис Поттер, приятельнице ее матери, жившей в соседнем доме, которая прокричала в трубку:

– Все погибли! Зажигательная бомба, не успели убежать в убежище.

Земля разверзлась под ногами у Долли, внутри у нее все оборвалось. Сжимая трубку в руке, она стояла в громадном вестибюле, ощущая себя маленькой, никому не нужной, готовой рухнуть под следующим порывом ветра. Все, из чего состояла ее предыдущая жизнь, рассыпалось, словно карточный домик. Вошла кухарка и пожелала ей доброго утра, и Долли захотелось крикнуть: какое доброе, ведь все кончено! Но она лишь молча улыбнулась в ответ и поспешила к леди Гвендолен, которая потеряла очки и яростно трезвонила в колокольчик.

Поначалу Долли никому не призналась, даже Джимми, который не понимал, что с ней творится. Когда наконец Долли все ему рассказала, ее голос не дрожал – что поделаешь, война, – и Джимми восхитился ее стойкостью, но спокойствие Долли объяснялось другим. Ее переживания были так глубоки, а воспоминания об уходе из дома так свежи, что Долли боялась ворошить недавнее прошлое. Она не виделась с родителями с тех пор, как уехала в Лондон: отец объявил, что знать ее не желает, пока Долли не «возьмется за ум», мать писала не слишком нежные письма. В последнем письме она намекала, что хочет своими глазами увидеть «тот великолепный дом и ту знатную даму, о которой ты так часто упоминаешь». Теперь об этом следовало забыть. Ее матери никогда не переступить порог дома номер семь на Кемпден-гроув, не быть принятой леди Гвендолен, не насладиться невероятным успехом, которого добилась дочь.

При мыслях о малыше Катберте Долли и вовсе делалось нехорошо. Она без конца вспоминала его последнее письмо, каждую строчку: рассказ о бомбоубежище Андерсона[11] на заднем дворе, рисунки «Спитфайров» и «Харрикейнов»[12], которыми Катберт собирался украсить стены убежища, а также подробное описание того, что он намерен сделать с немецкими пилотами, которых возьмет в плен. Такой наивный, нескладный и неуклюжий, такой беззаботный и радостный малыш. И вот его не стало. Горе было так велико, осознание, что теперь она круглая сирота, так пугающе, что Долли с удвоенным рвением погрузилась в работу – лишь бы забыть про мрачные мысли.

Пока однажды старая дама не упомянула о дивном голосе, которым славилась в юности, и внезапно Долли вспомнила мать и синюю коробку в гараже, набитую мечтами и воспоминаниями, которым не дано было осуществиться. Против воли слезы брызнули у Долли из глаз.

– Что такое? – Старая дама от удивления разинула рот, словно Долли сорвала с себя одежду и принялась плясать по комнате нагишом.

Застигнутой врасплох Долли пришлось поведать леди Гвендолен обо всем без утайки. Об отце и матери, о малыше Катберте: какими они были, как порой выводили ее из себя, как мать расчесывала ей волосы, а Долли артачилась, а еще о поездках к морю, о крикете и ослике. Наконец, Долли призналась, что ушла из дома со скандалом и даже не обернулась, когда мать крикнула ей вслед – Дженис Смитэм, которая ни за что на свете не повысила бы голоса в присутствии соседей! – и побежала за ней, размахивая книгой, своим прощальным подарком.

– Хм, – буркнула леди Гвендолен. – Не ты первая, не ты последняя теряешь близких.

– Я понимаю. – Долли затаила дыхание. В комнате еще висело эхо ее жалоб, и Долли гадала, не выставят ли ее теперь на улицу. Леди Гвендолен не жаловала бурных проявлений чувств у других.

– Когда Цыпочка ушла от меня, я думала, что умру.

Долли кивнула, все еще ожидая, что топор упадет.

– Впрочем, ты еще молода, ты справишься. Бери пример с соседки напротив.

И впрямь, жизнь в конце концов улыбнулась Вивьен, но разве можно их сравнивать?

– Вивьен приютил богатый дядя. Она была богатой наследницей и вышла замуж за знаменитого писателя. А я… а мне… – Долли закусила губу, боясь снова разреветься.

– Но и ты не одна на этом свете, верно, глупышка?

И впервые с тех пор, как Долли устроилась к ней на работу, леди Гвендолен протянула ей мешочек со сладостями. Долли потребовалось время, чтобы сообразить, чего от нее ждут. Она с опаской опустила руку в мешочек, вытянула зелено-красный леденец и сжала в ладони, где он сразу начал таять.

– У меня есть вы, – ответила Долли твердо.

Леди Гвендолен шмыгнула носом и отвернулась.

– Мы есть друг у друга, – промолвила она, и голос старой дамы дрогнул от забытых чувств.

У себя в спальне Долли сложила журнал в стопку. Позже она вырежет самые красивые картинки, чтобы вклеить в альбом, но сейчас у нее есть дела поважнее.

Встав на четвереньки, она выудила из-под кровати банан, который мистер Хоптон, зеленщик, продал ей из-под прилавка. Напевая себе под нос, Долли, крадучись, двинулась по коридору. Откровенно говоря, красться не было никакой нужды: Китти и остальные стучали на машинках в министерстве, воинственно настроенная кухарка застряла в очереди у мясника, сжимая в кулаке продуктовые карточки, леди Гвендолен мирно храпела в кровати, но красться куда приятнее, чем просто идти. Особенно если впереди целый час свободы.

Взлетев по ступенькам, Долли вставила ключ в замок и проскользнула в гардеробную леди Гвендолен. Не в тесную каморку, где каждое утро выбирала для хозяйки новую цветастую хламиду. Эта гардеробная хранила бесчисленные платья, туфли, шляпы, словно сошедшие со страниц светской хроники. Шелка и меха висели в громадных открытых шкафах, шитые по мерке атласные туфельки стояли в ряд на длиннющих полках. Круглые шляпные коробки с названиями модных домов – Скьяпарелли, Коко Шанель, Роз Валуа – высились до самого потолка, добраться до верхушки можно было лишь по стоявшей тут же изящной белой стремянке.

Напротив окна, забранного бархатными шторами до пола (из-за налетов их не раздвигали), на столике с гнутыми ножками стояло овальное зеркало, лежали гребенки и щетки с серебряными ручками. Кроме них на столике располагались фотографии в изящных рамках. На всех карточках были запечатлены две девушки: Пенелопа и Гвендолен Колдикотт, иногда в студии, иногда на светских раутах. Одна фотография неизменно приковывала взгляд Долли. Сесил Битон[13] снял сестер Колдикотт, которым было в ту пору лет по тридцать пять, на огромной винтовой лестнице. Леди Гвендолен, уперев руку в бок, смотрела прямо в камеру, взгляд ее сестры был устремлен на что-то (или кого-то) за кадром. В тот вечер Пенелопа влюбилась, а жизнь ее сестры пошла кувырком.

Бедная леди Гвендолен. Как она была хороша! В тот злополучный вечер она понятия не имела, что счастливые дни миновали. Невозможно было поверить, что эта юная красавица и старуха наверху – одна и та же женщина (Долли, как свойственно молодым, не задумывалась, что и ее ждет такая же участь). Всему виной, думала Долли, потери и предательство, которые разрушают человека не только изнутри, но и снаружи. На леди Гвендолен было вечернее платье темного атласа, мягко облегавшее фигуру. Долли обшарила весь гардероб и наконец нашла его. Какова же была ее радость, когда платье оказалось темно-красным – самым эффектным из цветов!

Это было первым платьем леди Гвендолен, которое она примерила, однако далеко не последним. Вечерами, пока Китти и остальные девушки еще не вернулись и особняк на Кемпден-гроув принадлежал ей одной, Долли играла в переодевания. Усаживалась за столик, припудривала декольте, перебирала бриллиантовые заколки и расчесывала волосы, воображая, что на серебряной щетке выгравировано ее имя…

Впрочем, сегодня Долли было не до переодеваний. Усевшись по-турецки на диванчик, она принялась очищать банан. Покончив с этим, Долли закрыла глаза, откусила первый кусочек и блаженно вздохнула. И впрямь, запретный плод сладок. Доев банан, она аккуратно положила шкурку рядом с собой на диван, после чего, сытая и довольная, приступила к работе. Долли кое-что обещала Вивьен и собиралась сдержать обещание.

Прежде всего Долли вытянула из-под шкафа пустую шляпную коробку. Вчера она освободила ее, вставив шляпки одну в одну. Теперь следовало сложить в коробку одежду, которую она успела отобрать. Такой работой вполне могла бы заниматься ее мать, не случись то, что случилось. Женская добровольческая служба собирала, чинила, перешивала вещи, чтобы пожертвовать нуждающимся, и Долли стремилась внести свой вклад в общее дело. Однако, по правде сказать, больше всего ей хотелось потрясти сообщниц щедрым даром и, разумеется, поддержать Вивьен, которая все это затеяла.