Невидимая Россия - Василий Алексеев

— Да, я приехал сам. Мои родители выехали, но сохранили подданство. Мне исполнился 21 год и я приехал в армию.

— Зачем?

— Я знал, что меня, конечно, посадят, но надеялся, что удастся отделаться несколькими годами концлагеря, а потом… потом я мог бы продолжать подпольную работу на родине.

Лучистые глаза засветились.

— Ну, а дальше?

— Как только я попал на советскую территорию, меня арестовали — и в тюрьму. В провинции я просидел несколько месяцев — там очень сильно били. Оказалось, что они знали больше, чем я предполагал. Трудно пришлось, я уже тогда понял, что проиграл… Потом переодели в форму ГПУ, забинтовали голову так, что остались одни глаза, и привезли в Москву, на Лубянку. Тонкие пальцы опять пробежали по волосам.

— Эти пряди у меня выпали после одного допроса — было очень неприятно, а когда пришел в камеру и поправил волосы — смотрю: в руках остались целые клоки. С тех пор никак не зарастают…

— А зачем вы ходили в Россию нелегально?

— Мы хотели создать подпольные группы по эту сторону кордона. Попутно приходилось заниматься террором…

У Григория на минуту проснулась старая комсомольская подозрительность и ненависть к эмиграции.

— Что же, вы хотели какого-нибудь генерала вместо Сталина посадить? — спросил он.

Юноша нахмурился. Первый раз легкая тень пробежала по его лицу.

— Обще-Воинский Союз готов служить России и никакого правителя ей навязывать не собирается. Белые боролись не за «помещиков и капиталистов», как говорят у вас пропагандисты, а за Учредительное собрание и законный порядок.

Григорию на минуту стало стыдно за свой непроизвольный выпад.

Чего это я? Все, кто против большевиков — наши союзники. Нечего разбирать — правые или левые. Вот он, сын белого офицера, я — сын рабочего, а сидим в одной камере и если его расстреляют, а меня нет, то только потому, что до моих дел не докопались и я сумею их обмануть лучше, чем он.

— А вы давно сидите? — спросил молодой человек.

Подозрительность опять проснулась в Григории.

— Я недавно, — ответил он небрежным тоном, — меня, наверно, скоро выпустят.

В коридоре опять раздались тяжелые шаги. Два мента открыли дверь.

— Павлов!

Молодой человек поднялся.

«С вещами по городу…». На тюремном языке это значило, что куда-то отправляют. Валентин шагнул к тяжелой двери, лучистые глаза последний раз взглянули на Григория. Чувствуя, что делает глупость, Григорий вскочил и, не обращая внимания на чекистов, крепко пожал руку молодому человеку.

— Не унывайте, — сказал он.

— Спасибо — мне уже легче. — Валентин хотел сказать еще что-то, но вместо этого только взглянул. Взгляд этот Григорий запомнил навсегда.

— Ну, уже подружились! Нечего тут болтовней заниматься… — грубо цикнул один из чекистов.

Дверь особенно сильно хлопнула. Григорий лег, сам не понимая, что происходит в его душе. Ясно чувствовал он только одно: этого белогвардейца он никогда уже больше не увидит…

В камере Павла произошел скандал. Всё началось из-за окна. Ночи были еще холодные. Старики-инженеры, занявшие «Дачу» и «Дворянское гнездо», боялись простуды и вечером закрывали окна; «Парашина слободка» бурно протестовала. Там, в окружении кооператоров, жил главный враг инженеров — советский писатель, черный, вертлявый человек с острым носом, большим бледным лбом и глазами, скрытыми роговыми очками. Это был настоящий классический тип русского нигилиста. Завистливый, снедаемый неудовлетворенным честолюбием и вечным беспокойством, он постоянно ссорился со всеми, но на беду соседи его были грубы, зубасты, обладали железными нервами и связываться с ними не было никакого расчета, тем более, что писатель иногда пользовался их передачами. Главная его ненависть направилась по «классовой линии» на инженеров, но они жили далеко и были сплочены. Таким образом, желчь приходилось волей-неволей накапливать. Зато, когда поднимался скандал общекамерного размера, писатель делался неизменным лидером любой оппозиции, направленной против инженеров и старосты. На этот раз он даже вскочил на нары и произнес целую обвинительную речь: инженеры узурпировали власть в камере. Староста был выбран четыре месяца тому назад, состав теперь другой… Если старики боятся простуды, то могут переселиться в «Парашину слободку» и уступить другим захваченные ими лучшие места у окна.

Старики разволновались, лица их покраснели. Они, в свою очередь, презирали и ненавидели писателя и дорожили своими местами у окна. Всех примирил неизменный Грубилкин.

— Тито Руффо! — воскликнул он на всю камеру, — надо назначить «Короля воздуха». Мы выберем человека, который один будет вправе открывать и закрывать окна.

Все засмеялись, большинству предложение понравилось. Коварная политика писателя, пытавшегося по вопросу о свежем воздухе сколотить блок из кооператоров и свергнуть инженерное правительство, потерпела крах. Грубилкин подавляющим большинством голосов был избран «Королем воздуха».

Личная судьба «Короля воздуха» в это время стала ухудшаться: всё чаще его вызывали по ночам на допросы и всё позднее он с них возвращался.

— Если тебя скоро освободят, — обратился он как-то к Павлу, — то зайди к жене и скажи, что вряд ли мы с ней увидимся — дело наше серьезно, арестовано несколько тысяч казаков. Очевидно на Кубани неспокойно — ну, они по излюбленному методу и устроили избиение младенцев. Я сейчас жалею только о том, что сижу без всякой вины. Надо было им хоть чем-нибудь досадить — хотя бы, действительно, вредительство организовать, а то я, как идиот, работал по 12 часов в сутки самым добросовестным образом, а теперь вот получил благодарность… Жена у меня хорошая, — продолжал он вдруг изменившимся голосом, — обманывал я ее — может, за это Бог и наказывает… Ну, по крайней мере передашь ей, что я не назвал ни одной фамилии из своих близких знакомых и вообще, если расстреляют, то умру как русский офицер.

Павел почувствовал уважение и жалость к этому, недавно еще такому веселому и самодовольному человеку.

Через неделю Грубилкина вызвали с вещами. На прощанье он обнял Павла и по похудевшему, осунувшемуся лицу инженера потекли слезы.

— Прощай, не поминай лихом! Главное, если освободишься, зайди к жене…

Дверь хищно лязгнула. Все были уверены, что «Король воздуха» взят на свободу.

Через несколько дней было установлено, что Тихон Ильич посажен в одиночку в Пугачевскую башню для фундаментальной обработки. Через неделю пришедший с допроса кооператор рассказал, что встретился во дворе с Грубилкиным — он поседел и еле двигался. Это было последнее точное известие. Дальше поползли неясные слухи, что Грубилкин расстрелян вместе с группой кубанских казаков. Так ли это, Павел никогда не мог узнать. Попытки найти через несколько лет жену Тихона Ильича не дали никаких результатов.

Глава семнадцатая

БЕГСТВО БОРИСА

Борис вернулся домой совсем вечером. Федьки уже не было: Борис уволил парня после ареста товарищей. Федька давно начал чуять опасность и ушел без долгих разговоров.

Борис понимал, что и ему надо куда-нибудь уехать. Председатель сельсовета давно был ублаготворен спиртом и деньгами, все необходимые документы были у Бориса наготове. Надо было только продать остаток кожи и уехать.

Войдя в комнату, Борис зажег керосиновую лампу, достал из-под пола крынку молока и буханку хлеба и сел ужинать. С продуктами становилось всё хуже и хуже. После введения карточек, несмотря на громадные знакомства, покупать даже хлеб было очень трудно. Приходилось заходить ночью к родственнику-кооператору, торговавшему в пристанционном киоске, и выносить всё так, чтобы никто не видел.

Может быть, сжечь дом, чтобы этим мерзавцам не достался, — думал Борис, жуя черствый хлеб, да уехать… Куда? Теперь столько строек, что устроиться будет не трудно. Я когда-то хорошо чертил…

В ставню закрытого окна тихо постучали. Борис вздрогнул от неожиданности, подошел к самому окну и тихо спросил:

— Кто там?

— Это я — Ленька.

Ленька был дальним родственником Бориса и служил на станции милиционером.

— Выдь на минутку, только скорее.

Борис отодвинул деревянный засов и вышел. После избы ночь пахнула в лицо свежестью, летним благоуханием, щелканьем соловьев. Из темноты вынырнула фигура Леньки и зашептала Борису на ухо, всё время оглядываясь:

— Уходи скорее: со станции за тобой наряд милиции послан. Узнали, что Кузьмич у тебя скрывался… Я верхом прискакал по короткой дороге. Уходи!

— С собаками? — спросил Борис.

— Нет — два агента и два милиционера.

— Спасибо, иди. Да, постой, где у тебя лошадь-то?

— Я ее в барском парке спутал.

— Хорошо. Иди туда и подожди — может быть, понадобишься…