Том 12. Пьесы 1908-1915 - Максим Горький

Вукол (подняв голову, шевелит губами, зевает). Николай!

Потехин. А?

Вукол. Что такое фатализм?

Потехин (скучно). Фатализм… ну — фатум… рок…

Вукол. Что ты мне слова говоришь? Слова я сам знаю всё… ты — понятие обнажи!

Потехин. Отстань, пожалуйста! Что чудишь? Скучно!

Вукол. Это, брат, не чудачество, а старость. (Помолчав.) Тебе нравится Савонарола, а?

Потехин. Кто?

Вукол. Савонарола!

Потехин. Нет. Не нравится.

Вукол (вдумчиво). Почему?

Потехин. Да… чёрт его знает!

Вукол (удовлетворенно). И мне не нравится. Впрочем — я мало читал о нём. А ты?

Потехин. Ничего не читал.

Вукол. Да… Вообще ты мало читаешь. Непохвально… (Повёртывая книгу в руках.) Странная вещь — книга… Беспокойная вещь. Вот — Шиллер. В юности я его любил. А теперь взял… вспомнил твою мать. Мы вместе с нею читали «Песнь о колоколе»… она тогда была ещё невестой моей. Мы были красные с нею, думали о судьбах человечества… и — кричали. Ты тоже, лет пять тому назад, кричал на всех… и на меня кричал. (Удовлетворённо.) А вот теперь — молчишь. Выдохся, выкричался, брат! Почему так быстро, а? (Потехин выходит из комнаты со шляпой в руках.) Ты куда?

Потехин. К больному. К Турицыну.

Вукол. И я с тобой. А то — скучно мне одному… Полицейский мой что-то увял…

Потехин. Он идёт сюда.

Вукол. А-а… Ну, тогда я останусь. (Потехин недоверчиво смотрит на отца и возвращается в комнату. Вукол, усмехаясь, смотрит вслед ему.) Так! Конечно… понятно… Что, полиция? Какие козни затеяны немцами против нас?

Самоквасов (отмахнулся). Э, бог с ними!

Вукол. Кончено с Германией? Быстро! Кого ж ты теперь ругать будешь? До девятьсот пятого года ругал правительство — бросил, потом революционеров стал ругать — бросил, немцев начал поносить — и это кончено! Кого ж теперь, чем жить будешь?

Самоквасов (уныло). Сам себя ругать буду…

Вукол. Безобидное дело — не утомляет. Просто — и не обязывает ни к чему.

Самоквасов. Осёл я, кажется…

Вукол. Уже начинаешь? (Поучительно.) Заметь однако, что ослы оклевётаны, — это очень неглупое и полезное животное, осёл…

Самоквасов (заглядывая в окно). Рассказал бы я тебе историю…

Вукол. Расскажи… Садись-ка!

Самоквасов (тихо). Пойдём куда-нибудь.

Вукол. Можно. Хотя мне будет сопутствовать ревматизм… точит он меня!

Самоквасов (на ходу). А меня стыд… И тоска.

Вукол (прихрамывая). Тоска? Это наша историческая подруга, а стыд — ты, брат, выдумал. Фантазия! Когда же мы стыдились? Сказано — «стыд не дым, глаза не ест» — и все верят этому.

(Идёт Елена, на голове цветной шёлковый шарф, в руках зонт. Молча кланяется)

Вукол. Привет! Что с вами? Нездоровится?

Елена. Почему? Нет, я здорова.

Вукол. А личико — бледное, и глазки эдакие…

Елена (оправляясь, улыбнулась). Вам кажется…

Вукол. Рад, что ошибся. Приятные ошибки столь же редки, как весёлые люди.

Самоквасов. Ну, и болтаешь ты сегодня!

Вукол. Ревматизм понуждает к философии… это, брат, неодолимо! Здоровому человеку философствовать нет причин…

Потехин (вышел из комнаты, догоняет Елену). На минутку… пожалуйста! (Елена молча, вопросительно смотрит на него.) Мне необходимо… я буду краток… два вопроса… Войдёмте ко мне, прошу вас!

Елена. У вас так тяжело пахнет сигарами.

Потехин. Сигарами? Хорошо… всё равно…

Елена. Чем вы так взволнованы?

Потехин (тихо). Я? Послушайте… ведь вам известно?..

Елена (сухо). Да, известно.

Потехин. Что он изменил вам…

Елена. Я сказала — известно!

Потехин. Вы — спокойны? Что же вы думаете делать? Неужели это не оскорбляет вас? Вас — гордую? (Задыхается.)

Елена (с лёгкой усмешкой). Вот сколько вопросов! Я не хочу знать — почему вы спрашиваете… но я вам отвечу… может быть, это успокоит вас. Я отвечу вам ещё потому, что вы, в своё время, относились к мужу дружески.

Потехин. Я и сейчас…

Елена. Оставьте… Вы знаете, что я его люблю.

Потехин. Не понимаю… не могу понять…

Елена (мягко). Это — ваша печаль. Так вот, я его люблю… вы не забывайте об этом!

Потехин (грубовато). А он вас топчет в грязь… с первой же красивой и доступной…

Елена (бледнея, строго). Мой муж не полюбит дурную женщину.

Потехин. О, чёрт возьми! Вы сумасшедшая, что ли?

Елена. Если вы позволите себе продолжать в этом тоне…

Потехин. Нет… я молчу! Но — объясните же мне! Я человек… я вас люблю, я имею право просить…

Елена. Я говорила уже вам: работа мужа важнее и ценнее моего счастья женщины, моей любви и жизни моей. Не улыбайтесь. Вы сами высоко ставили его… ещё не так давно… когда — извините, я скажу прямо, — когда вы не увлекались мною и вообще были более цельным человеком.

Потехин. Это я разбился о ваше каменное сердце…

Елена. Ох… какие жестокие фразы! Вот что — на эту тему я говорю в последний раз с вами… я просила бы вас понять меня! Я теряю Константина… может быть… но я знаю себе цену, чувствую себя человеком, нужным ему… нужным просто, как человек! (Тепло и убедительно.) Я люблю весь строй его дум и чувств… его живую душу люблю… когда он говорит о презрении к страданиям, о силе человека и красоте жизни, я — любуюсь им и готова молиться: господи, благослови путь мужа радости и победы! Я знаю жизнь больше, чем вы, и горя видела больше… но я научилась презирать горе, понимаю его ничтожность…

Потехин. Слова… его слова! Не верю… чужие слова!

Елена. Его слова — не чужие мне… Я знаю, как привычно горе и любимо нами, — да, любимо, потому что делает нас значительнее в своих глазах… (С тревогой.) И когда мне кажется, что к нему подходит, его хочет коснуться горе, — я боюсь! Он — хрупкий… он неустойчив…

Потехин (возмущённо). Всё это — фантазии! Выдумали вы человека и стали рабыней его. Вы создали идола, хозяина вашей души… Вам просто скучно с ним, он глупее вас… вы создаёте для себя, для развлечения — роль жертвы!

Елена (снисходительно). Я повторяю вам ваши слова о нём — три года тому назад вы сказали: «Когда я вижу, слушаю его — я молодею, всему верю, жизнь кажется мне лёгкой и простой». Вы говорили это?

Потехин. Ошибался… как вы теперь…

Елена. А однажды вы предупреждали меня: «Дорогой друг, старайтесь как можно меньше стеснять его свободу, он до могилы останется юношей!» Вот ваш совет… совет друга и честного человека. Где этот человек?

Потехин. Вы его смертельно ранили и теперь добиваете.

Елена (усмехаясь). Откуда у вас такие слова? (Задумчиво.) Мало мы понимаем друг друга. Сейчас, говоря с вами, я, мне кажется, говорю женщинам… может быть, хочу немножко оправдать себя перед ними… хочу сказать им, что в моём поведении я не чувствую ничего, унижающего человека… хотя это трудно для женщины… Что ж? Да — трудно! И ещё мне хочется сказать, как надо беречь и любить хорошего, честного мужчину…

Потехин (бешено). Который смеётся над вами!..

Елена. Нет. Этого он не сделает никогда.

Потехин. Он сделал!

Елена. Физическая измена… это не насмешка ещё… Это можно объяснить десятком причин… И можно изменить, не теряя уважения.

Потехин. Слушайте… вы не человек! Вы мозг… отвлечённая мысль… без плоти, без сердца…

Елена. Вам следует сказать ещё, что во мне нет зверя… красивого, благородного зверя… и прочее, что принято говорить для того, чтобы опьянённая словами женщина давала вам больше страсти… (Выпрямляется и говорит с большой силой, тихо.) А представьте… что всё есть во мне — и зверь, и страсть…

Потехин. Не дразните меня… за что же? И зачем мы ломаете себя?

Елена. Разве я не ясно сказала?

Потехин. Что ваши слова! Всё это поза, роль!

Елена. Думайте как вам угодно. Пусть я рисуюсь, я играю… (Точно пьянея.) Проиграю я — выиграет жизнь через его радость.