Рядом с нами - Семен Нариньяни

— Зачем он нам, хворый да неверный?

И вот тут-то беспутный старик и вспомнил о семье. Но вспомнил не за тем, чтобы просить прощения у матери своих детей за страдания, которые она претерпела по его вине. Он вспомнил о своей семье из корысти, так как решил взыскивать с детей алименты на свое содержание.

— Они уже взрослые, пусть заботятся обо мне.

Двое старших сыновей Александра Трофимовича только-только начали становиться на ноги. Петр Станчук учился в институте и получал стипендию, а Владимир принес своей матери первую заработную плату. Правда, заработки молодого токаря были на первых порах не ахти какие большие, но матери все же было легче, когда двое старших детей стали помогать ей растить двоих младших. И вот теперь отец собирался лишить младших детей этой помощи. Как ни удивительно, а Новотроицкий суд удовлетворил иск Станчука, и те деньги, которые Петр и Владимир давали матери, теперь взыскивались по исполнительному листу на содержание Александра Трофимовича.

— Как? Почему? — возмутились братья.

— По закону, — ответил судья Бучин.

По советским законам, дети и в самом деле обязаны помогать отцу в старости. Формально все у Бучина как будто бы правильно. А по существу? Был ли когда-нибудь Станчук настоящим отцом своим детям? Конечно, нет!

Отец не тот, кто родит ребенка, а тот, кто вырастит и воспитает его. А Станчук никогда не думал о своей семье. Он мог бы кое-что сделать для нее даже теперь. Сам Александр Трофимович получает 530 рублей пенсии, да его новая жена зарабатывает 1 100 рублей в месяц. И вместе того, чтобы помогать своим младшим детям, Станчук уже три года при посредстве Новотроицкого суда обирает их.

— Старик, вот я и пожалел его, — оправдывается судья Бучин.

Человек должен так прожить жизнь, чтобы заслужить к старости уважение. А Александр Трофимович жил, думая только о своих утехах. Так по какому же праву он претендует сейчас на любовь и помощь своих детей?

1953 г.

СТРИКУЛИСТЫ

Владимир Васильевич Залызин имел обыкновение отправлять краткие, но весьма выразительные телеграммы. Вот, к примеру, одна из них:

"Страдаю за критику. Молнируйте двести".

Рассылал Владимир Васильевич свои телеграммы куда только мог. Пятнадцать раз за последние два года адресовался он только в обком союза работников начальной и средней школ, и небезрезультатно. Много раз президиум обкома «молнировал» ему то двести, то двести пятьдесят рублей; наконец бухгалтер обкома запротестовал, и выдача безвозвратных ссуд прекратилась. И тогда Владимир Васильевич переадресовал свою просьбу в редакцию. Сначала он прислал телеграмму, а потом приехал и сам.

— Учитель математики пятых — седьмых классов Бухоловской школы, — скороговоркой представился Залызин и добавил: — Взываю к газете о помощи.

— А мы безвозвратных ссуд не даем.

— Не даете? — Владимир Васильевич огорченно вздохнул, но тут же спохватился и сказал: — Тогда я буду просить редакцию предать суду директора школы Чубукова. Он мстит мне и хочет снять с работы.

— Вы что, критиковали директора?

— Не директора. Я писал заметку на продавцов сельпо, которые грубят покупателям.

По началу разговора можно было подумать, что директор школы состоит в родственных отношениях с продавцами, но, как выяснилось позже, директор не только не был родственником продавцам, но даже не знал их.

— За что же он мстит вам?

— ?!

Обвинения учителя математики, предъявленные директору школы, были путаными и маловразумительными, поэтому мы посоветовали учителю обратиться в районные организации.

— Разберитесь сначала на месте.

Но Залызин не захотел иметь дело с районными организациями.

— Ни я, — сказал он, — ни товарищ Рогова местным работникам не верим.

— Кто, кто?

— Вы разве не знаете? Товарищ Рогова — моя жена. Она тоже пострадала за критику. Шесть лет назад ее сняли с работы в школе.

— Она что, критиковала Чубукова?

Залызин тяжело вздохнул и разъяснил, что шесть лет назад в школе был директором не Чубуков, а Рассказов.

— Понятно. Значит, ваша жена критиковала Рассказова?

Залызин еще раз тяжело вздохнул и сказал:

— Да не Рассказова. Я же говорил вам: мы с товарищем Роговой написали заметку о продавцах-грубиянах.

— Как, разве эта заметка была написана еще шесть лет назад?

— Да не шесть, а четырнадцать. И вот с тех пор нас подвергают всяческим преследованиям.

И хотя все, о чем говорил Владимир Васильевич, было маловероятным и неправдоподобным, тем не менее факт остается фактом. За эти четырнадцать лет из села Бухолова в различные московские организации супруги-педагоги послали не меньше тысячи писем и телеграмм, и все одного содержания:

"Помогите. Страдаем за критику".

Но супруги страдали не за критику, а за свое собственное невежество. Несчастье супругов состояло в том, что и Залызин и Рогова были очень плохими педагогами. Ни он, ни она не знали как следует своего предмета. Ни тот, ни другой не могли объяснить классу урока и день за днем главу за главой механически читали вслух учебник.

Само собой разумеется, так продолжаться долго не могло. Роговой и Залыгину делались предупреждения. Но вместо того, чтобы учиться, повышать свои знания, супруги после каждого предупреждения начинали наводнять Москву паническими телеграммами:

"Помогите. Страдаем за критику".

Сейчас даже трудно подсчитать, сколько человек за последние четырнадцать лет занималось расследованием рогово-залызинских телеграмм и заявлений. Одни говорят — двести, другие — триста. И, несмотря на то, что эти заявления были одно нелепее другого, супруги продолжали строчить их в надежде, что, авось, какое-нибудь да и выручит.

Как ни странно, а «авось» выручало. Всякий раз среди очередных обследователей, приезжавших в Бухолово, находился один сердобольный, который становился на сторону супругов, и не потому, что он считал супругов людьми, невинно пострадавшими, а просто так, из жалости.

Безнаказанность только поощряла кляузников, и они стали применять самые разнообразные способы почтово-телеграфного вымогательства. Формула "Страдаю за критику. Молнируйте двести" использовалась уже в самых различных вариациях, например: "Страдаю за критику. Отпустите четыре пары валенок"; или: "Страдаю за критику. Дайте лошадь перевезти сено".

И им давали. Попробуй откажи таким, они сейчас же состряпают на тебя жалобу. А там начнут ездить инспектора, обследовательские комиссии.

Бухоловские колхозники пренебрежительно называют Рогову и Залыгина стрикулистами. Прежде стрикулисты ябедничали сами, а сейчас они приучают к этому и своих детей.

Неле Залыгиной всего девять лет, а она уже в курсе всех кляузных дел своих родителей, и это не случайно. Неля размножает на листах из школьной тетради мамины и папины пасквили и носит их на почту. Володе Залызину двенадцать лет, и в этом году Володя уже сдал на почту три собственных пасквиля: один — на пионервожатого и два — на классного руководителя. Инна — самая старшая из детей Залыгиных, и мама считает ее самой способной. И только потому, что Инна отправляет свои жалобы не только заказными письмами, но и по телеграфу.

"Страдаю за критику. Прошу поставить пять по алгебре".

По жалобам Инны в Бухолове побывало уже около десяти комиссий: две — из МК комсомола, одна — из ЦК комсомола, две — из облоно, две — из Министерства просвещения… Комиссии приезжали и убеждались, что ставить Инне пять не за что, а мать Инны вместо того, чтобы посадить дочь за учебники, подбивает ее на новые кляузы.

Рогова и Залыгин калечат не только родных детей. Неучи-педагоги растят и неучей-учеников. У Роговой и Залыгина, как правило, по две трети класса обычно остается на осень с переэкзаменовками, а был даже и такой случай, когда весь класс Роговой (исключая двух учеников) был оставлен на второй год.

В эту экзаменационную сессию Залызин решил сократить количество двоечников. С этой целью он искусственно завысил в своем классе отметки ученикам. Вместо двоек ставил четверки. Обман, конечно, обнаружился, и в школе снова возник вопрос об освобождении негодного педагога. И снова из Бухолова в Москву полетели телеграммы: "Помогите. Страдаю за критику".

Сейчас в Бухолове опять извлекаются из архивов дела четырнадцатилетней давности, и опять инспекторы и инструкторы, прибывшие из Москвы, мучают директора Чубукова вопросами и расспросами. А вместе с директором школы ответ приходится держать и работникам роно, райисполкома, райкома партии, и все эти ответы не в пользу Залыгина. А Залыгину что! Он пишет новые жалобы, в которых выражает недоверие местным работникам.

За четырнадцать лет на посту директора Бухоловской школы побывало четыре человека, в роно за это время сменилось семь заведующих, в райисполкоме — пять председателей, в райкоме — шесть секретарей. И среди всех этих работников нет ни одного, которого стрикулисты из Бухолова не облили бы грязью. Получилась совершенно дикая картина. Все эти четырнадцать лет страдающей стороной являются не неучи и клеветники, а честные советские работники. Их вызывают в область, заставляют писать докладные записки, оправдываться. Не успеют эти работники опровергнуть одну кляузу, как Рогова и Залызин посылают другую.