Ватага «Семь ветров» - Симон Соловейчик

— Ничего задачка! — весело сказал Костя и повернулся к ребятам.

— Не труднее дня без двоек, — сказал Паша Медведев.

— И опять не знаете, как сделать? — спросил Костя.

— Не имею ни малейшего представления! — торжественно заверил Каштанов. — Считайте, что я заказчик, я предлагаю технические условия, а вы должны разработать программу, сделать изобретения, если необходимо, а может, и открытия…

— Конструкторское бюро «Куча мала», — сказал Саша Медведев. Миша Логинов подхватил:

— Или первая попытка перевернуть мир относительно простыми средствами, так?

Но Мишу никто не понял, только Каштанов подмигнул ему.

Через несколько минут оказалось, что ребята сидят в одном углу класса, а учителя — в другом. Из ребячьего угла доносились какие-то выкрики, смех, восклицания типа «напрострел».

В углу взрослых Каштанов негромко объяснял:

— Сейчас они вшестером придумывают, а потом мы поставим их в такие условия, что придумывать вынуждены будут все, и мы вместе с ними. Они придумают самые простейшие формы работы, но они придумают их сами, понимаете? Можно считать, что это самая первая ступенька общественного творчества, удобная тем, что на этой ступеньке может поместиться каждый. Саша Медведев внесет лишь одно предложение или даже полпредложения, но он напрягается, он думает, он учится думать, и у него останется впечатление, будто он сам все это придумал… Мы не можем научить человека думать, это почти никому не удается. Но мы можем научить несколько человек думать вместе — и так каждый немножко и сам научится.

— Хитро, — сказала Евгения Григорьевна.

— Но это еще не все, — полушепотом говорил Каштанов, оглядываясь на ребят. — Мы всё ищем — что объединит их? Говорят: поход, стройка, то да се. Но ни поход, ни стройка, ничто не объединяет людей, если нет совместного творчества, совместной заботы о том, как сделать общую работу получше, покрасивее. Коллективное творчество — вот что создает коллектив, коллективное творчество — вот что объединяет и уравнивает в лучшем смысле этого слова. И каждому простор для мысли, для выражения своей индивидуальности. Вон они, посмотрите, какие разные… А кому из них сейчас плохо? Кто зажат? Кто боится слово сказать? Нет таких… Посадите в эту кучу малу Козликова — и ему тоже будет здесь хорошо, он тоже сможет предложить что-нибудь дельное…

— Козликов предложит… — улыбнулась Елена Васильевна.

— Сегодня — нет, потому что не умеет думать вместе со всеми. А завтра научится… И это единственный способ сделать так, чтобы над Володей Козликовым больше не смеялись и чтобы он чувствовал себя защищенным. Никакими запретами смеяться над Козликовым и никакими наказаниями этого не добьешься!

— Все это довольно стройно, Алеша, — сказала Елена Васильевна, — но мне непонятно: что же все-таки будет происходить в этот твой замечательный день, когда все станут ангелами и жизнь будет как в сказке?

— А, вот это пока что неясно… На этом-то мы все и спотыкаемся… Совершенно понятно, что надо учить ребят общественному творчеству… Но на чем? На каком материале? И как это все организовать, как придумать, чтобы необходимость мыслить, сочинять, импровизировать была у всех? Потребности такой у них нет. Нужно, чтобы появилась необходимость! И тут на первый план выступает методика… Да-да, всеми осмеянная методика, та самая, от которой у всех скулы воротит со скуки… Я бы сейчас сказал, как Костя любит говорить: хватит болтать! Хватит нам болтать о любви к детям, о воспитании нравственности, о том и о сем! Уже давно все знают, что детей надо любить, а хорошая нравственность — это хорошо. Нам нужна методика как эту высокую нравственность реально добыть? Собраниями, вроде того, с Фокиным? Нет? Ах, нет?

Ну тогда давайте серьезно искать нечто более эффективное… — И Каштанов повернулся к ребятам: — Ну как?

Есть еще порох в пороховницах? Или весь на мэйкапар израсходовали?

Чувствую и предвижу, что на этом месте даже самый благосклонный читатель затоскует. Методика! Литературы ли это дело — о методике и методистах рассказывать? Нехудожественно. Рассказали бы о столкновениях характеров, о драмах, о любви, наконец, о возвышенной романтической любви! Или, скажем, высмеяли бы кого-нибудь — ну хоть Романа Багаева, явного спекулянта и дурного человека. Посмейтесь над ним, и мы с вами, автор, посмеемся — мы так любим смешное! К тому же тип социально вредный, это сразу видно, так что наш смех будет еще и благородным — как хорошо! А еще лучше — напишите что-нибудь сказочное. В наше время все любят сказки! Все уважающие себя люди пишут сказки и создают мифы! Где сказка, где чудо там и поэзия. А вы что предлагаете нам? Методику? Какое чудо в методике? Какая сказка?

Простите меня, читатель. Что хотите обо мне думайте, а все-таки скажу: люблю умную методику. Методика, технология — это про то, как что-то делается. Люблю узнавать, как делаются хорошие вещи и как делается хорошая жизнь!

Хорошая жизнь — вот поэзия и чудо.

Каштанова можно любить или не любить, понимать или не понимать, но у меня он вызывает уважение хотя бы оттого, что перед ним мучительный вопрос — «как?», и один бог у него — методика, и один свет — реальное дело, которое привело бы темноватых его ребятишек к пониманию лучшей жизни и вере в эту лучшую жизнь.

И все-таки, боясь утомить читателя, я не стану слишком подробно рассказывать об однодневной коммуне, которую изобрела куча мала и которую потом детально разрабатывали почти всем классом. Не буду рассказывать, как однажды в воскресное утро, очень раннее утро, ребята собрались и отправились на завод, где им досталось разбивать кладку из огнестойкого шамотного кирпича, побывавшего в печи обжига; как они разбились на три группы и орудовали ломами, а девочки складывали кирпич. И как само собой началось соревнование — кто быстрее освободит свою тележку от шамотного этого обгорелого кирпича; и как почти сразу неизвестно кем пущено было слово «шамонь», полюбившееся так, что уже говорили: «Видела бы мамочка, как я шамоню». Толик Зверев вычислял, сколько они нашамонили, а Керунда, Боша, Гоша, Проша и Сева ворчали: «Это все Кострома придумал, шамонь эту, больше всех ему нужно». Ничего рассказывать не буду — работать, да еще вместе, да через несколько минут еще ломать, а не строить — куда интереснее, чем читать о работе.

Но когда кончилась четырехчасовая шамонь (будем уж и мы употреблять это словцо, нечего делать) и все отправились в кафе «Электрозаводск», где был заказан обед на тридцать человек, Миша Логинов сказал Косте:

— А что, толково получилось. Обычно посла субботника все по домам, и запал пропадает. Как будто зря работали. А мы на этом запале весь день проведем.

И вправду, у всех было хорошее настроение, даже у тех, кто утром страдал и не мог взять в толк, чего ради у них субботник, зачем на завод потащились. Теперь, когда тяжелые ломы и грязный полуразбитый кирпич с острыми краями позади, теперь даже Керунда с ее «колхозом» не сердились. Все чувствовали себя молодцами, а это совсем не каждый день бывает с людьми!

Только пришли в кафе и сели за сдвинутые столы, как Маша Иванова, ответственная за обед, объявила:

— Внимание! Сорок минут рыцарства! Летучий конкурс на самого благородного рыцаря!

Паша Медведев начал есть руками, потому что, объяснил он, в рыцарские времена вилок не было, Игорь Сапрыкин молниеносно проглотил котлету Ани Пугачевой, заявив, что котлета невкусная, и Аня признала этот поступок действительно галантным.

— Ода компоту! Конкурс на лучший тост со стаканом компота! — объявила Маша.

Роман Багаев поднялся первым:

— Что такое компот с исторической точки зрения? Это символ братства засушенных продуктов, трогательное единение урюка с изюмом!

Но англичанка Евгения Григорьевна прервала его, потому что открыла: получилось так, что за стол сели компаниями, сложившимися на заводе во время шамони.

Как там соревновались — так и здесь сели, и Евгения Григорьевна, услышав про единение урюка с изюмом, закричала:

— Ура! Мы будем «изюмы»! Наша компания — «изюмы»!

И все новоявленные «изюмы» поддержали Евгению Григорьевну: Паша и Саша Медведевы, Галя Полетаева, Лариса Аракелова, Игорь Сапрыкин, Аня Пугачева, Сева и Боша.

Неизвестно откуда — еще по сути ничего не произошло, — но появилось уже ощущение новой жизни, и потому все хотелось переименовать, всему дать новое название. Не работа, а шамонь, потому что это была не обычная работа, а именно такая, какую можно было назвать этим словом, и впоследствии ребята всегда отличали обычный субботник от радостной шамони; и не просто компания, а «изюмы», и тут же появились на свет «урюки» во главе с Еленой Васильевной и в следующем составе: Костя Костромин, Маша Иванова, Сережа Лазарев, Роман Багаев, тихая Проша, любознательная Гоша, а также Вика Якубова и Юра Попов, о которых пока ничего не говорилось, потому что о них совершенно нечего сказать: они полностью сосредоточены друг на дружке и всегда ходят держась за руки, отчего их прозвали «супругами».