Величайшее благо - Оливия Мэннинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прежде черты лица Кларенса не слишком интересовали Гарриет, но теперь она заметила, какой у него чувственный и красивый рот. Его многозначительные взгляды сказали ей, что между ними установилось взаимопонимание — основа для будущих отношений. Она не доверяла этому взаимопониманию и не стремилась развивать эти отношения.
Их разговор был прерван далекими звуками похоронного марша. Все трое поспешили пройти в главную комнату, распахнули окна и перегнулись через подоконники. Процессия двигалась слева в сторону площади, где должна была сделать круг и отправиться к вокзалу: Кэлинеску должны были похоронить в его собственном поместье.
Люди толпились на балконах, окликая друзей с других балконов. Несмотря на погоду, вокруг царила атмосфера праздника. По мере того как оркестр приближался, люди под зонтиками сдвигались к проезжей части; полицейские в траурных повязках суматошно метались по канавам, отталкивая толпу обратно на тротуары. Репортер на грузовике завертел ручку камеры. Появился огромный черный катафалк, увешанный черными драпировками с бахромой, украшенный страусиными перьями и ангелами с черными свечами в руках. Его тянули восемь вороных лошадей в попонах, сверкающие глазами из-под черных шор. Когда они поскальзывались на мокрой дороге, казалось, что вся процессия сейчас рухнет.
За катафалком шел принц.
Люди на балконах ахали. Именно этого они и ожидали! Король побоялся показаться на похоронах даже в бронированном автомобиле, но молодой принц шел один, ничем не защищенный. Казалось, если бы это было уместно, публика зааплодировала бы ему.
За принцем следовала Церковь. Священники мели мокрую улицу своими рясами. Завидев камеру, старый седобородый митрополит одернул свое облачение, поправил украшенный камнями крест и придал лицу выражение благородной скорби.
Громогласно прошествовал военный оркестр, сменивший Шопена на Бетховена. Затем проследовали автомобили. Кларенс и Принглы пытались увидеть Инчкейпа, но его невозможно было опознать среди анонимных силуэтов, одетых в черное.
Когда хвост процессии скрылся из виду, за ним последовали автомобили, наконец выпущенные из переулков. Казалось, прошло всего одно мгновение, оркестр всё еще грохотал где-то совсем неподалеку, а Каля-Викторией вновь запрудили машины, которые гудели и подрезали друг друга, словно радуясь возвращению к нормальной жизни.
Ряды зрителей распались, и люди повалили в бары и кафе. Они шагали мимо освещенного окна Немецкого информбюро, в котором была вывешена карта Польши, разделенной Германией и Россией. Варшава была перечеркнута свастикой. Никто даже не смотрел на эту карту.
Общая уверенность продолжала расти. Курс черного рынка упал, и даже Гай признал, что они уже не могут развлекать Софи каждый вечер. В передовице одной из бухарестских газет выражалось сожаление, что Великой Румынии не дали шанса сразиться с могущественным врагом. Она бы показала миру, как надо вести войну. Читателям напомнили, что в 1914 году румынское золото отправили на хранение в Москву, и больше его никто не видел. Жители Румынии готовы были исправить эту несправедливость — но представится ли им случай?
— Ну что ж, раз с Кэлинеску покончено, пойдемте обедать, — сказал Кларенс и закрыл окно.
Но покончить с Кэлинеску оказалось не так-то просто. Был объявлен трехдневный траур, на протяжении которого кинотеатры не работали. Когда они открылись снова, там показывали кинохронику похорон. Целую неделю крестьяне под дождем тащили гигантский гроб в семейную усыпальницу, после чего наконец покойный премьер был замещен и забыт. Забыта также оказалась и «Железная гвардия». Ионеску объявил, что всех ее членов стерли с лица земли.
Часть вторая. Эпицентр
8
Более не опасаясь, что им с мужем придется бежать, Гарриет Прингл начала подыскивать квартиру, покупать одежду и интересоваться приглашениями, которые посыпались на них с началом учебного года. Среди приглашений обнаружилось письмо от Эммануэля Дракера, банкира, сын которого учился у Гая.
Лил дождь, и снова утихал. По вечерам дул холодный ветер, и на Бульваре рестораны внесли столики с тротуаров в залы. После недели пасмурной погоды вновь выглянуло солнце, но сидеть на улице теперь можно было только днем.
К северу от города, где раньше виднелась только солнечно-туманная дымка, показались горы, исчерченные ниточками ледников. Как-то утром самый высокий пик вдруг оказался покрыт снегом. С каждым днем снег становился всё белее и расползался всё шире по горному склону. Хотя Гай и высмеял теорию Инчкейпа, сказав, что русские могут в любой момент прийти по прибрежной равнине, Гарриет становилось спокойнее при виде того, как горы засыпает снегом.
Дракеры пригласили их на ужин в один из последних теплых дней октября. Гарриет и Гай договорились встретиться в Английском баре, но, заглянув туда, Гарриет не нашла мужа. Ее это не удивило: она уже начала осознавать, что, как бы она ни опаздывала на встречу, Гай может опоздать еще сильнее.
Бар не был пуст. За одним из столиков сидел Галпин с хорошенькой местной смуглянкой, а Якимов стоял в стороне и понуро их разглядывал. Тафтон и большинство приезжих журналистов уже вернулись на свои базы.
— Дорогая моя, выпейте виски с бедным Яки, — окликнул ее Якимов. В его жалобном голосе не было слышно устрашающе роскошного прошлого, о котором рассказывал Инчкейп, — только нужда в утешении.
Гарриет вошла в прокуренный, душный бар.
— Вам здесь нравится? — спросила она. — При гостинице, наверное, есть сад, где мы могли бы посидеть?
— Сад, милая моя? — Якимов огляделся, словно ожидая увидеть сад у себя за спиной. — Я видел здесь что-то в этом роде.
— Пойдемте поищем.
Гарриет оставила Гаю записку и увлекла Якимова за собой.
Сад оказался тесным, обнесенным высокими стенами. Попасть туда можно было только через французские окна комнаты для завтрака. Под пышными деревьями стояли потертые столы и стулья. В укромных уголках сидели парочки. Мужчины с неудовольствием смотрели на новоприбывших, женщины — все как одна в темных очках — отворачивались. Они выглядели так, словно их выследили в укрытии.
В этом саду не было ни цветов, ни украшений, зато в центре высилась каменная статуя мальчика, который лил в чашу воду из кувшина. Устроившись рядом с фонтаном, Гарриет сказала:
— Так гораздо лучше, правда?
Якимов пробормотал что-то похожее на неуверенное согласие и сел рядом с ней.
В воздухе повисла тишина. Парочки не прерывали молчание, пока Гарриет и Якимов не заговорили.
— Кто эта девушка с Галпином? — спросила Гарриет.
— Полячка, — ответил Якимов. — Некая Ванда. Приехала сюда с Маккенном. Я полагал, что она с ним, но теперь, видимо, она с Галпином. Не знаю! — Он вздохнул. — Хотел побеседовать с ним про этот приказ о мобилизации. Вы же знаете, я журналист. Должен посылать новости. Важно всё обсудить. Подошел к ним в баре,
