Делай со мной что захочешь - Джойс Оутс

Ардис рассмеялась и положила сигарету в пепельницу. Верблюжье копыто заскользило по столу — Ардис подхватила его и поставила на место.

— Я скажу вам правду. Я всегда говорю правду, — сказала Ардис. — Я считаю, что за преступление следует наказывать, что преступников следует наказывать. Я не думаю, что нужны декреты, чтобы распознать, что такое преступление… Что же до приведения приговора в исполнение, — нет, с какой стати я должна кого-то казнить? Для этого существуют палачи. Платные палачи.

— Да, вы правы, — медленно произнес Хоу. — Кое-кто из нас надеялся, что они через несколько лет останутся без работы — поскольку смертная казнь наконец объявлена вне закона…

Ардис возмущенно рассмеялась.

— Объявлена вне закона! Это же нелепо!

— …ибо это противоречит конституции, — докончил Хоу.

— Нет, правда? Это действительно так? — спросил Сэйдофф. На его лице промелькнула грусть, но лишь на миг, словно его на самом деле вовсе не интересовала эта проблема — просто он хотел снова встрять в разговор. — …раз он так говорит, значит, это верно: он ведь гений; он один из немногих наших детройтских гениев… Как я уже говорил, если я когда-нибудь убью мою… — Он умолк, снова залившись смехом, запутавшись и смутившись.

— Вот как, значит, противозаконна? Смертная казнь? — не без иронии переспросила Ардис. — Мне казалось, вы говорили, мистер Хоу, что противозаконных поступков не бывает! Как можно считать палачей виновными, если они всего лишь убивают людей?.. Или судей, или кого-нибудь еще… да кого угодно в нашей стране… как, скажите на милость, считать их виновными, если их никогда не привлекали к суду?

— Вы правы, вы правы, — рассмеялся Хоу. Он посмотрел на Ардис внимательным, наполовину враждебным, наполовину восхищенным взглядом. — Да, вы правы, всегда будут существовать платные палачи — того рода, о которых вы говорите. Всегда. В соответствии ли с конституцией или вопреки ей, но людей будут казнить… Вы совершенно правы, вы сказали непреложную истину, выразили настроение народа, то интуитивное, что стоит за всеми этими терминами, книжной премудростью и сводом законов.

Некоторое время Ардис молчала. Элина чувствовала, как напряжены нервы матери, как она взбудоражена — словно в любую минуту может сделать что угодно, что угодно сказать. От такой свободы кружится голова. Ардис обвела взглядом столик, словно обмеряя его. Потом вдруг лицо ее смягчилось, разгладилось, черты стали менее жесткими.

Она потрясла головой, словно не поняла, словно все это было для нее слишком сложно.

— Женщины ничего не понимают в законе, — сказала она.

— В самом деле? — заметил Хоу. — Человек в определенный момент совершает определенный поступок, и этот момент остается неизменным, тогда как человек меняется. Момент этот навсегда прошел. Вернуть его нельзя. В нашем распоряжении — только последствия и множество версий: нам же не дано вновь пережить прошлое. Даже человек, признанный виновным в убийстве и, следовательно, являющийся по закону убийцей, — это уже не тот человек, который совершал преступление, признанное убийством.

Убийца изменился. А поступок остался тем же, он зафиксирован во времени, тогда как убийца — уже не тот человек. Душа его, вероятно, изменилась от одних размышлений о том, что он совершил: ведь это же стало частью его; он стал другим в результате своего поступка. Но он не задумался бы над этим, если бы не закон.

Все молча слушали Хоу. С другого конца зала донеслись аплодисменты.

— И у вас есть своя роль во всем этом? — тихо произнесла Ардис. — Вы тоже играете в этом определенную роль и верите в то, что делаете, да? Значит, это не только ради денег, так?

— У каждого из нас — своя роль, мы никогда не бываем от нее свободны, — отрезал Хоу. — Даже когда не осознаем этого.

— Да, неведение законов — не оправдание! — заметил Сэйдофф. Откашлялся. И сказал: — Похоже, что вы очень близко к сердцу принимаете свою работу, судьбу своих клиентов, мистер Хоу. Похоже, что они действительно получают за свои деньги максимум возможного. Только не обижайтесь, — поспешил он поправиться, замахав руками. — Я сегодня немного выпил — праздновал… Рад, что смог отпраздновать с вами вашу удачу — дело Голдсмита… Все мы в Детройте гордимся вами…

— Это не была удача, — сказал Хоу.

— О нет, конечно, не удача, я хотел сказать — вашу прекрасную работу… которая так закончилась.

— Благодарю вас, — сказал Хоу.

— А за что вы теперь возьметесь? — спросил Сэйдофф. Он продолжал говорить, сам того не желая, опасаясь Хоу и, однако же, не в силах остановиться. Элина чувствовала это, наблюдая за Хоу. Она изучала его лицо, пока он говорил, — его набрякшее, потное лицо: оно казалось слишком большим, чтобы можно было в нем разобраться. А Хоу рассказывал о деле, которое вел вместе с одним чикагским адвокатом, — деле, не слишком для него интересном; затем об одном сложном деле: двадцатидвухлетнего солдата обвиняли в том, что он застрелил молоденькую девушку-филиппинку недалеко от своей военной базы. Он и другой солдат заставили девушку стоять, держа пустую банку из-под пива на голове, а они стреляли по банке; солдат убил девушку выстрелом в левый глаз.

— Армия дает по двадцать пять долларов в день на его защиту, — сказал Хоу.

— Я не хочу об этом слушать, — сказала Ардис.

— Просто это стало известно, — заметил Хоу, передернув широкими плечами. — Но это никого не волновало, пока ничего не было известно.

— То есть как это?

— Все неизвестное становится рано или поздно известным, — медленно произнес Хоу. — В людях таятся огромные силы, подобные ураганам или наводнениям. Иной раз случается прорыв, и сила выплескивается наружу. Ее уже не остановишь… А потом снова наступает спокойствие. Как будто неистовые демоны живут внутри нас, все время пробуют на прочность нашу шкуру, пытаются ее прорвать, ищут слабину. И вот наконец они выскакивают на свет Божий, прорывают оболочку. И совершается «преступление». Однако же человек невиновен до тех пор, пока совершенное им преступление не названо. До тех пор он невиновен.

Элина вдруг сказала: — Значит, все люди невиновны?..

Он удивленно посмотрел на нее.

— Значит, все одинаковы. Все невиновны?.. — переспросила Элина.

— По закону — да. Да. До тех пор, пока совершенное не становится известно.

Он отвечал ей вежливо, но без улыбки, поджав губы.

— И не только плохие люди, но и те, которым причиняют зло… жертвы преступления?.. — медленно, нерешительно произнесла Элина. Она не сводила глаз с Хоу; за весь вечер она впервые заговорила и сознавала, что все в изумлении глядят на нее. Сам Хоу, казалось, растерялся. — … эти люди… они тоже невиновны? Даже если их никогда не вызовут в суд?.. Я имею в виду жертвы… Они тоже невиновны?..

Хоу смотрел на нее. Он не отвечал, словно не понял или даже не слышал ее вопроса. Зеркало за его плечом висело затуманенное, подернутое дымом, пустое — в нем не было отражения Элины.

Ардис забарабанила своими длинными ногтями по столику.

— Пойдем со мной, Элина. Извините нас, пожалуйста, — сказала она, вставая.

Элина медленно, неуверенно поднялась. Она не могла не последовать за Ардис.

Туалет был оклеен черными с золотом обоями, там стояли большие керамические урны, а светильники были в виде факелов; пахло освежителем воздуха. Ардис подождала, пока две дамы, громко переговариваясь, не вышли из туалета, и тогда сказала Элине: — Что ты делаешь?

Элина, перепугавшись, изобразила улыбку.

— Нет, не разыгрывай из себя наивную овечку: что ты делаешь? Зачем ты такое несешь?

— Мне хотелось знать…

— Хотелось знать — что? Что? Ты совсем рехнулась — нести такое! Ну, может, они решат, что ты это просто спьяну. О, Господи! Ты такая странная, никогда не знаешь, чего от тебя ждать…

Ардис, — нахмурившись, шагнула к ней.

Элина с виноватым видом смотрела на нее.

— О чем ты думаешь, Элина?

— Думаю? Насчет чего?

— Пожалуйста, не разыгрывай из себя невинную овечку. Ты же не ребенок. Я спрашиваю тебя: о чем ты думаешь?

— Ни о чем.

— Нет. Не лги. О чем ты думала сегодня там, за столиком? После того как эти двое мужчин подсели к нам?

— Что?.. Не знаю… Я не знаю, — беспомощно призналась Элина.

— Пожалуйста, не лги мне. Это меня оскорбляет. Я знаю, о чем ты не думала — о мистере Сэйдоффе. О нем ты не думала, верно?

Элина тупо смотрела на мать.

— И о будущем ты не думала, верно, — о том, что будет, когда ты окончишь школу? Неужели ты такая эгоистка, что считаешь, будто я стану всю жизнь содержать тебя, взрослую здоровую девицу? Семьдесят восемь долларов заплачено за это платье — ты стоишь в нем, в таком прелестном платье, и хоть бы что — приняла подарок, не задумываясь над тем, откуда на него взялись деньги! Ты ничего не знаешь, ни о чем не думаешь! Ты что, считаешь, что жизнь — это вечный пир, на котором тебя будут заваливать подарками?