Делай со мной что захочешь - Джойс Оутс

В клубе их посадили за столик в углу — его любимый столик, сказал Сэйдофф, потому что отсюда все видно. Элина не была в клубе с тех пор, как помогала рекламировать его открытие, и теперь ничего тут не узнавала, даже не пыталась разобраться во всей этой сутолоке и шуме. Оркестр играл очень громко. Какая-то женщина что-то спела, потом вышел комик, а в перерывах — аплодисменты и смех, и возбужденно-громкий, чуть не на крике разговор между Сэйдоффом и Ардис и какими-то людьми, время от времени подходившими к их столику, — в большинстве своем мужчинами. Они подходили с бокалом в руке. Сначала Элина была потрясена, видя, что ее мать знает столько народу, столько народу… Сэйдофф каждому предлагал присесть и выпить с ним. Он отмечал завершение первой стадии своего бракоразводного процесса, который шел в Нью-Йорке.

Но дело было не простое, и Сэйдоффу предстояло выложить не одну тысячу долларов. Жена подала на развод с ним, а он подал контриск. По закону штата Нью-Йорк основанием для развода мог быть только адюльтер; и Сэйдофф и его жена собирались каждый выдвинуть обвинение в адюльтере, но юрист объяснил Сэйдоффу, что это невозможно. Если суд решит, что оба — и Сэйдофф, и его жена — повинны в адюльтере, никакого развода им не дадут, и они останутся в браке. Тем временем детективы, нанятые женой Сэйдоффа, заявили, что в их распоряжении имеется запись телефонного разговора Сэйдоффа с какой-то женщиной и что с помощью этой записи они его прижмут, однако Сэйдофф и его юристы считали, что никакой пленки с записью у них нет. С другой стороны, детективы Сэйдоффа действительно располагали записями разговоров его жены с разными мужчинами, но он, естественно, не мог ими воспользоваться, если хотел, чтобы развод состоялся… А впрочем, возможно, — даже вполне возможно, — он воспользуется ими, чтобы жена не могла потребовать с него алименты и чрезмерно большую долю состояния… И так далее и так далее. Элина по реакции матери определяла, в какой момент нужно улыбнуться или выказать сочувствие, а та немного переигрывала, словно чувствуя, что Элина ориентируется по ней. Элина смутно видела себя — или кого-то, похожего на нее, — в расположенном неподалеку матовом зеркале: высоко вздернутая, прямо посаженная голова, и вокруг нее — облако светлых, вьющихся, тонких, как проволока волос. Она то и дело поглядывала на свое изображение, словно стремясь удостовериться, что оно не исчезло.

К концу вечера двое мужчин подошли к их столику. Сэйдофф мгновенно вскочил. Он уже не один час пил и чуть не упал на столик, но тут же восстановил равновесие, встрепенулся и оживленно заговорил.

— Привет, Джон! — восторженно воскликнул он. — И по-моему, это Марвин Хоу, не так ли? Мы с вами никогда не встречались, но я знаю вас по фотографии… Очень рад с вами познакомиться, присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста!

Оба мужчины, склонившись, поздоровались за руку с Ардис и Элиной.

— Весьма польщен. Польщен, — сказал Хоу.

Это был крупный широкоплечий красивый мужчина лет сорока с небольшим, по моде одетый. Другой мужчина, по фамилии Поттер, лысеющий, ехидный, был одним из детройтских юристов, который вел дело Сэйдоффа; разговор тотчас перешел на какой-то судебный процесс. Элина слушала их, но не могла понять, что связывает этих людей. Хоу был из Сент-Луиса — нет, он просто только что прилетел из Сент-Луиса. Он явно тоже юрист. Как раз сегодня он выиграл какое-то дело.

— Поздравляю, — сказал Сэйдофф. — Мы сейчас поможем вам отпраздновать победу. Это что-то такое, о чем мы могли слышать?

— Большого шума этот процесс тут не наделал, — сказал Хоу.

— Еще как наделал-то, — возразил Поттер. — Был целый очерк в последней воскресной газете. Неужели не помните? На улице подобрали мужчину — он упал с двенадцатого этажа, и вину за это попытались взвалить на жену и ее приятеля. Но, как выяснилось, они тут были ни при чем. Речь идет о Карле Годдсмите, торговце пшеницей.

— Голдсмит — да, да, я читал, — возбужденно воскликнул Сэйдофф. — Значит, вы выиграли это дело, мистер Хоу? Их оправдали?

— Моей клиенткой была миссис Голдсмит, и ее оправдали, — сказал Хоу. — А ее приятеля признали виновным в непреднамеренном убийстве.

— Голдсмита нашли на улице мертвым, да, я читал, — повторил Сэйдофф. — Следователь заявил, что он был пьян, он весь расшибся — м-да, наверно, было сплошное месиво. Но вы выиграли дело и его жену оправдали, а?

И она все получит? Там ведь, кажется, речь идет о полисе в миллион долларов? Значит, она получит страховку, да?

— Так ведь обычно и бывает, когда умирает муж и после него остается страховка на имя жены, являющейся его наследницей, верно? — заметил Хоу.

— А сколько же денег по этой страховке она получит на руки? — весело осведомился Сэйдофф. — Я читал, там полис в миллион долларов!

Хоу промолчал. Он подозвал официанта и что-то заказал, не обращая внимания на Сэйдоффа, который, перегнувшись через столик, словно это была пропасть, трясся и раскачивался. Элина увидела в зеркале, как он вытер нос, а затем лицо его вдруг помрачнело от прихлынувшей тоски. Другой юрист, Поттер, ловко переменил тему, и они заговорили о последних случаях убийств в городе, о целой серии убийств, последовавших одно за другим из-за того, что торговец наркотиками залез на чужую территорию, — тринадцать убийств — «и это только начало, вендетта набирает силу, она разрастается, как население земного шара по теории Мальтуса», — сказал Поттер.

Элина перестала слушать, но голоса продолжали звенеть у нее в голове. Она попыталась услышать биение своего сердца, почувствовать его ритм.

Немного спустя Сэйдофф перестал дуться на то, что ему не ответили, и уже снова смеялся громче всех. Он все притыкался к Элине. В какой-то момент, как бы невзначай, он положил руку на спинку черного кожаного диванчика, на котором они сидели. Ардис же разговаривала с мужчинами, задавала вопросы, стряхивая пепел сигареты в пепельницу, сделанную из верблюжьего копыта, вычищенного, продезинфицированного и поставленного на службу человеку. Оно было не маленькое.

Затем разговор, видимо, перешел на что-то другое, стал менее громким. Элина подняла взгляд и увидела, что Марвин Хоу широко улыбается чему-то, что говорит Ардис. А она, должно быть, рассказывала что-то забавное про Элину, потому что в конце рассказа Ардис стиснула руку Элины и близко придвинула к ней лицо — совсем как если бы они снимались для телевидения. — …но мы не приняли предложения, несмотря на все деньги. Я не считаю, что Калифорния подходящее место — я имею в виду для такой девушки, как моя дочь. Там такой разврат.

Мужчины согласились. Они открыто, с любопытством смотрели на Элину. Но смотрели как на вещь, словно ее самой тут и не было; это не выглядело грубо.

— Женщины, снимающиеся в кино, приобретают известную жесткость, — задумчиво произнес Хоу. — Я имею в виду чисто физическую — жесткость в лице, в глазах. Этакое расчетливое выражение. Мне кажется, это потому, что жизнь их движется ускоренным темпом — как кинокадры: сколько жизней им приходится прожить, сколько создать образов. Было бы жаль, если бы ваша дочь стала такой.

— Да, жаль: Элина ведь такая мягкая, — сказала Ардис. — Конкуренция уничтожила бы ее. Она просто не годится для конкуренции. До сих пор я ее от всего оберегала…

Элина слабо улыбалась. Право же, все это ее не касалось. Она не была смущена. Мысленно она решила побывать во всех комнатах, где когда-либо спала, она медленно шла по комнатам, подходила к постели, на минуту ложилась и смотрела в потолок — вечно этот потолок… Начала она с той комнаты, где жила сейчас, и пошла назад, медленно назад. Она не спешила. Но новая комната уже внедрялась в ее сознание, и она не противилась — она вступала в эту новую комнату радостно, как бы глядя на себя со стороны, — просто входила в новую комнату. С другим потолком. Потом вдруг над ней оказалось сразу три потолка. Она бы испугалась, будь она одна, но, когда вокруг столько народу и все говорят, улыбаются, она не может показать своей тревоги, и она продолжала сидеть, растянув губы в улыбке. Она была в безопасности.

Разговор теперь снова шел о сент-луисском деле: свидетель от обвинения оказался полицейским свидетелем, которому заплатили за то, чтобы он выступил. Однако Хоу трудно было вывести его на чистую воду, потому что человек был из другого штата; держался он как наивный мальчишка и понравился присяжным, пока Хоу не удалось все-таки его сломить… Все снова поздравили Хоу с успехом. Тут Сэйдофф начал в юмористических тонах рассказывать о своих бедах. Все смеялись. Оказывается, несколько месяцев тому назад мадам Троттье, жена французского консула, вошла в клуб прямо сквозь стеклянную дверь, хотя на стекле был нарисован золотой лист («Мне что же, надо было написать на ней: „Дверь. Осторожно — дверь“?» — воскликнул Сэйдофф.), и так сильно порезалась, что ей наложили двадцать пять швов. Она подала в суд иск на сорок тысяч долларов на клуб «Пирамида», следовательно, на Сэйдоффа и его партнера.