Адам и Отка - Богумил Ржига

— Пани Сукова придёт только в шесть часов, — говорит наконец мужчина.

Тогда дети оглядываются и видят всё, что могли видеть ещё минуту назад. В их глазах любопытство и нетерпение. Наконец-то они напали на человека, который что-нибудь может им сказать.

— Чего вам стоять на улице, пойдёмте ко мне.

— Пойдёмте, — тихонько соглашается Отка.

— Хорошо! — громко говорит Адам.

Они входят в соседнюю с Суковыми квартиру. Хозяйки здесь нет, и детей нет, и родственников никаких. На стенах ни одной картины, не видно ни одежды, ни занавесок. Всюду только одни часы, большей частью с маятником. Но есть и без маятника. С кукушкой. Правда, есть и без кукушки. Часы бьют, некоторые тихо, почти неслышно, другие громко. У одних циферблат разрисованный, у других совершенно белый. Одни будто бегут куда-то, а другие, наоборот, идут размеренно, не спеша. Одни будто говорят, что временем надо дорожить, а другие просто тикают, будто время в нашей жизни ничего не значит.

— Я — часовщик Венцл, — представляется мужчина.

— А я — Отка.

— Я — Адам.

— Видите, вас двое, — улыбается пан Венцл, — а я один. Один пью, один ем, один смеюсь. А это, знаете ли, не очень хорошо.

— А у нас с Адамом один и тот же отец и одна и та же мать, — объясняет с удовольствием Отка, — и ещё один и тот же дядя и одна и та же тётя.

— Это Суковы, только их сейчас нет дома, — дополняет Адам.

— А чем занимается ваш отец?

— Он — мастер пахоты, — говорит Адам.

— Мастер Чехословакии, — дополняет Отка.

— Пахоты? Какой пахоты? — не понимает пан Венцл.

— Пан Венцл, вы что, газет не читаете? — удивляется Адам.

— Только иногда, — признаётся часовщик. — Рядом с домом мне поставили будочку, и я всё чиню и чиню часы. Знаете, жизнь в городе больше зависит от точного времени, чем в деревне.

— Да, пожалуй, — говорит Отка.

— Наш отец выиграл соревнование в пахоте двойным плугом. Соревнование, которое было в Храштянах, — продолжает Адам, — а теперь он на соревновании в Югославии.

— А-а-а! — восклицает пан Венцл. И свой плуг он взял с собой?

— Да, — кивает Адам, — и трактор тоже.

— И нашу маму, — добавляет Отка.

— А вы думаете, он там тоже выиграет?

— Наверняка, — говорит Отка.

Часовщик Венцл роется в сумке, достаёт бутылку и ставит перед Адамом и Откой по стакану молока, а потом кладёт ещё перед ними и по булке. Отке вдруг очень хочется есть, а Адам совсем умирает от голода. Он уже заранее знает, что молока с булкой ему мало. Вот сейчас он всё это съест, а голод всё-таки останется, так и будет бурчать в желудке.

Старый часовщик показывает детям часы. У него длинные чувствительные пальцы, которыми он касается часов, влезая внутрь, но делает это так осторожно, что часы от удовольствия только мурлыкают и поспешно бьют, проявляя дружелюбие по отношению к своему хозяину. Адам вдруг замечает надпись: «Не трогайте маятники!» — и спрашивает:

— А кто трогает маятник?

— Да бывали такие, только это было давно, — улыбается часовщик. — Кто сейчас станет трогать маятник? Все люди уже знают, что трогать маятник нельзя.

— А мне как раз очень хочется его потрогать, — пищит Отка.

— Вот что значит ознакомиться с запретом, — смеётся часовщик. — Ну ладно, потрогай вот этот разрисованный маятник.

Но Отке до маятника не дотянуться. И потом, где-то совсем рядом хлопают двери, слышатся шаги.

— Пани Сукова пришла домой, — говорит часовщик.

— Дети, дети! — кричит тётя Яна и подбрасывает одного за другим вверх к потолку.

Сначала Отку, потом Адама.

— Нет, тебя не удержишь, — говорит она Адаму и быстро опускает его на пол… — Сколько у вас было в этом году цыплят?

— Семнадцать, — говорит Отка, — но два цыплёночка заблудились где-то в лесу.

— А как ваши кролики?

— Скоро всё сожрут, — жалуется Адам.

— А утки?

— На уток хорёк набросился.

— Боже мой! — запричитала тётя. — Да вы, наверное, забыли поставить капканы. Ну, а как маленький Яхимек?

— Возьмёшь его на руки, так не орёт, — говорит Отка, — а отойдёшь от него, орёт во всё горло.

— Значит, Яхимку вашего нелюдимым не назовёшь, — смеётся тётя.

Её широкое добродушное лицо сияет, будто внутри зажглись электрические лампочки. Она родилась в Выкане и до сих пор очень любит свою деревню. Так и осталась деревенской женщиной, хотя не только живёт в городе, но и ежедневно целый день проводит в пражском трамвае. У неё очень приветливая и располагающая к доверию внешность. Да и сама она доверчива, сразу же рассказывает детям свою тайну, радующую её последние дни.

— Дети, а вы знаете, у нас тоже будет маленький, и очень скоро, может быть уже на этой неделе. Как только отец вернётся из Египта.

Дети замолкают. Молчат как в воду опущенные.

— Вы что так на меня смотрите?

— Я не смотрю, — говорит Отка, а сама краешком глаза оглядывает фигуру тётки. Нет, та как была худая, так и осталась.

— Вы не думайте, будет самый настоящий малыш, вовсе не кукла, — объясняет тётка. — Малыш в пелёночках, будет по-настоящему орать, ну иногда, конечно, и замолкает, понимаете?

— Понимаю, — кивает Адам.

— Понимаю, — пищит Отка, а брови у неё так и лезут вверх от удивления.

Но дети знают и иную тётку по её приездам в деревню. Какую же? Бывает, глаза её прищуриваются, брови хмурятся, на лице появляется целый веер морщин и тётка выглядит совсем как чужая женщина, которая вот-вот примется ругаться, а то и драться. «Ах, Яна, Яна», — говорит в таких случаях отец, а мать, как правило, исчезает, отправляется разыскивать яйца или находит себе какую-нибудь работу в саду.

И вдруг тётя Яна становится именно такой. Вся приветливость исчезает с её лица, как только узнаёт она о том, что дети были у часовщика Венцла.

— Мне это не нравится, — говорит она строго. — Да и вообще мне кажется, что он хулиган или сумасшедший. Сами видели, у него полна квартира часов, а кому приятно это слышать?

— Вот видишь, Адам! — И Отка с упрёком качает головой.

— Ничего не вижу, — говорит Адам.

— И раз уж мы заговорили об этом, — продолжает тётя, вся изменившись в лице, — то я сразу же вам наказываю: никого не впускайте в квартиру. Пусть стучат хоть целый день, пусть звонят или даже умоляют.

— Мы никого не пустим.

— Телефонную трубку не снимать, пусть звонит хоть полчаса.

— Хоть полчаса, — повторяют дети.

— Воду понапрасну не открывать.

— Не будем.

— К газу не прикасаться, будете варить себе на электрической плитке.

— Хорошо.

— Иначе произойдёт катастрофа. Что такое катастрофа, знаете?

— Например, землетрясение, — приводит Отка как пример.

— Ты рассуждаешь правильно, — хвалит её тётка. — Здесь мы не в деревне.

— Мы в Праге, — хмуро замечает Адам.

И вот наконец ребята отправляются спать, ждут не дождутся, когда же придёт настоящая пражская ночь. Диванчик Адама поближе к окну, Отка лежит от окна подальше. Они слышат, как тётя Яна стелит себе постель и что-то ещё прибирает. Но уже её не видят. За окном темнеет. За стеной нежно, тихо бьют часы пана Венцла. Детям хочется спать, но уснуть они не могут.

— Адам, — шепчет Отка.

— Что?

— Мне грустно, скажи что-нибудь.

— Ну что тебе?

— Давай вспомним деревню.

— Давай. Вот наши ворота, наш забор, крыша наша и труба, огород и сад, и гвоздика, и наши лилии. И кошки. И куры. Наш Азор.

— Я тебя слушаю, — говорит Отка. — А теперь ты посвисти, только шёпотом.

— Да отстань, пожалуйста! — ворчит Адам, но всё-таки тихонько насвистывает. Он свистит, спрятав голову под одеяло, и похоже, будто он действительно свистит шёпотом.

— Адам!

— Чего тебе?

— А тебе не кажется, что это странно?

— Что?

— Помнишь, когда должен был появиться Яхимек, то ведь мама не могла влезть в платье. Ты тогда заметил?

— Ну конечно, заметил.

— А как же вот сейчас с тёткой? Говорит, будет ребёнок, а сама худая. Ты что-нибудь понимаешь?

Адам молчит и про себя удивляется, как он этого не заметил.

— Тогда не понимаю, — произносит он с сомнением. — Да ты не обращай на это внимания. Радуйся, что мы в Праге.

— Да, сегодня я что-то не очень радуюсь, может, завтра буду побольше, — отвечает Отка и тут же засыпает.

Адама это почему-то огорчает, но потом он засыпает тоже.

Утром ребят никто не будит. Тётя Яна ушла на работу, когда не было ещё шести часов. И всё-таки Адам с Откой просыпаются рано, может, потому, что не слышат деревенских петухов. Но вставать им не хочется.