Год 1914-й. До первого листопада - Александр Борисович Михайловский

принято было об этом говорить, ибо в двух войнах сербы были нашими союзниками, а болгары сражались в составе враждебных альянсов. Но здесь я собираюсь воевать по своим правилам, сам выбирая союзников и противников. Я уже решил, что на этот раз Болгария должна оказаться на правильной стороне истории, и Небесный Отец меня в этом поддержал. А потому это мелочное желание прирастить территорию государства – неважно, какой ценой – можно счесть самым тяжким из всех инкриминируемых преступлений.

Король Петр понимает, что в обозримой перспективе я его единственный союзник, готовый выступить на бой конно людно и оружно, а потому он поддерживает мои устремления. Бригитта Бергман глухим голосом начинает зачитывать вины преступников, и ни одно ее слово не является ложью. По совокупности деяний вся компания повинна смерти – о чем она и говорит в конце своей речи. Но я обещал сербскому королю не убивать его младшего сына, а это значит, что особый подход следует применить и к остальным обвиняемым.

– Как лицо, непосредственно представляющее здесь Творца Всего Сущего и действующее с его ведома и по поручению, – под громовые раскаты с небес сказал я, – должен сказать, что неприемлемыми и преступными были не только методы, которыми действовали подсудимые, но и цели, которые они перед собой ставили. Объединение всех сербов в одно государство – несомненное благо. Создание общебалканской империи, куда помимо сербов, планируется силой затолкать словенцев, хорватов, бошняков, венгров, дунайских немцев, албанцев, болгар, румын и греков – это безумие и ужасное преступление, в первую очередь против сербского народа, которому предстоит истечь кровью, воплощая в жизнь бредовые фантазии. И что хуже всего, эта деятельность разожжет на Балканах братоубийственную ненависть, и платить за нее придется нескольким поколениям сербов.

– Как король Сербии, которому Всемогущим Господом Богом поручено заботиться о сербском народе, его благополучии и процветании, – сказал Петр Караджоржевич, – подтверждаю слова Артанского князя Серегина, иначе называемого еще Бичом Божьим. Мой младший сын, а также его соучастники виновны в непростительных тяжких преступлениях перед сербским народом и его будущими поколениями, а потому повинны смерти. Dixi! Я так сказал!

Господа сербские офицеры приняли этот вердикт своего короля, можно сказать, стоически, не пытаясь ни оправдываться, ни умолять о пощаде. Узнали уже за время следствия, что товарищ Бергман читает прямо в умах, и пытаться обмануть ее бессмысленно. Все, что у них было за душой, она, вплоть до последнего факта и душевного порыва, уже выложила перед высоким собранием, ничего не утаила и ни в чем не обманула. И только принц Александр – вот кто в этой семье на самом деле избалованный засранец – не смирился с приговором своего отца.

– Это все неправда! – закричал он. – Отец, не верь им, меня оклеветали!

Я перебросился взглядами с товарищем Бергман, и та лишь пожала плечами. У младшего Караджоржевича совести в организме нет даже в остаточных количествах.

– Ну хорошо, – устало сказал я, – если принц Александр утверждает, что его оклеветали, то пусть он на глазах у всех, том числе Всемогущего Творца, поклянется в этом страшной клятвой и поцелует крест у отца Александра.

– Да, сын, – сказал сербский король, – поклянись, что ты не совершал тех преступлений, в которых тебя обвиняют, и поцелуй крест у этого доброго священника.

– Клянусь! – сказал принц Александр и потянулся губами к кресту, который держал в руке аватар Самого.

– Пипец! – тихонько прошептала у меня за спиной Ася-Матильда. – Сейчас будет фейерверк!

И тут же, не успел я моргнуть глазом, как громыхнуло, полыхнуло, во все стороны полетели искры… Раздался вой яростной боли, и корчащийся клятвопреступник обратился в подобие живого бенгальского огня. Ничего себе эффекты – Даниила Галицкого в подобной ситуации только обожгло, а тут такое яркое зрелище. Или дело в том, что тот древнерусский князь был обычным по тем временам мерзавцем, каких много, а наш нынешний клиент, исходящий сейчас зловонным дымом, представляет собой нечто выдающееся, полностью лишенное совести и чести, задумавшее интригу против родного брата, а потом за ненадобностью пустившее в расход и своих благодетелей.

«Ты совершенно прав, сын мой! – громыхнуло у меня в мозгу. – По доброте душевной ты собирался оставить этого типа в живых, а это было неприемлемо. Впрочем, если бы он безропотно принял свой приговор, то Я не стал бы вмешиваться, ибо это означало бы хоть какие-то исправления в его душе. Но он сам выбрал свою судьбу…».

– Да, Небесный Отче, – подтвердил я, – он сам выбрал свою судьбу, причем в тот момент, когда решил отринуть все человеческое ради достижения власти. Зависть к старшему брату постепенно съела его душу изнутри, и я уже не раз пожалел, что обещал Джоржи не убивать и не мучать его брата.

Тем временем, пока мы беседовали с Небесным отцом, то, что совсем недавно было Александром Караджоржевичем, окончательно догорело, и теперь лежало на полу горсткой серого пепла. Финита ля комедия… Впрочем, нет. В последнем акте драмы явившиеся невидимые слуги принялись устранять беспорядок, сметая мусор в совок и удаляя его вон. Король Петр проследил за этим действием несколько расширенными глазами, потом повернулся в мою сторону и спросил:

– Господин Серегин, что это было? Ведь мы же с вами договорились, что мой сын получит возможность раскаяться или осознать содеянное…

– Это был Божий Суд, – глухо ответил я. – Всемогущего Творца особенно расстроила попытка вашего сына кривить душой и приносить ложные клятвы даже в его непосредственном присутствии. Я в этом случае был бессилен что-то изменить или отменить, потому что меру наказания вашему сыну избрал сам Господь. А с Ним, как я уже вам говорил, не спорят.

– Аминь! – сказал король, перекрестившись. – Отныне австрийцы хоть до хрипоты могут требовать выдачи моего сына, ибо его больше нет нигде и никак. Теперь осталось отправить вслед за ним вот этих господ, и можно возвращаться к текущим делам, которых у нас больше, чем хотелось бы.

– Погодите, Петр Александрович, – сказал я, называя короля на русский манер, – эти господа – талантливые и храбрые офицеры, а в дурное дело они влипли из-за своего избыточного патриотизма и неумения решать вопросы другими способами. Я предлагаю изменить им приговор на условный…

– Впервые слышу про условные смертные приговоры… – раздраженно произнес тот.

– Все очень просто, – ответил я, – мы вынесем приговор с отложенным сроком исполнения, с условием, что все они будут сражаться с вторгшейся австрийской армией в первых рядах. Погиб в бою – значит, герой, а о героях мы будем говорить либо хорошо, либо никак, и вынесенный сегодня приговор будет недействительным. Те, что выживут, еще раз пройдут собеседование с моим начальником службы безопасности, и если она скажет, что этот человек встал на путь исправления, то приговор в его отношении может быть пересмотрен…

– А