Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России - Тимофей Вячеславович Бордачев

возможностями. Однако, обсуждая эту объективную проблему мы традиционно забываем о том, что равнинное положение влияло и на внешнеполитическую культуру самой России. Определяло отношение к пространству и возможности его преодоления, формирование способов географического распространения своего влияния вовне, восприятие границ и топографических объектов во внешней политике.

То же самое касается известного вопроса о доступе Русских земель к важнейшим морским торговым путям, контроль над которыми всегда был преимуществом наших соседей на Западе. Да, действительно, в периоды, когда Россия сталкивалась с необходимостью преодолеть свое военно-техническое и экономическое отставание от основных противников на Западе, доступ к морским торговым путям имел первостепенное значение. Когда в 1494 г. широкая коалиция западных соседей начинает первую коллективную торговую войну против Руси – Литва вводит запрет на ввоз через свою территорию серебра во владения Ивана III, Ливония прекращает продавать нам все цветные металлы, необходимые для развития артиллерийского и ружейного дела (медь, свинец и олово), а Ганзейский союз запрещает вести торговлю через Ивангород – Российское государство не могло своими силами обеспечить торговлю с дальними соседями, в т. ч. c королевством Дания, с которым у нас тогда были союзнические отношения. В последующем отдельные противники России на Западе уже постоянно полагались на отсутствие у нас своего серьезного доступа к морям, и только Великая Северная война (1700–1721) смогла решить эту проблему в сравнительно длинной исторической перспективе.

Из этих двух клише выросли традиционные для массового сознания тезисы о присущем России чувстве постоянной небезопасности и ее стремлении любой ценой добиться выхода к морям. Как мы видели, оба они имеют под собой некоторую основу, часто даже существенную – множество войн русской истории было связано с действием этих двух факторов. И мы не должны их игнорировать, когда рассуждаем о том, что такое география в русской политической культуре. Однако сводить к ним всю отечественную геополитику было бы весьма поверхностным использованием колоссального фактического материала, который находится в нашем распоряжении. Тем более что за исключением этих двух примеров, доступная литература практически никогда не предоставляет нам возможность задуматься о том, каким образом отразились на русской внешней политике другие географические обстоятельства.

Каково культурно-историческое значение многочисленных рек русской равнины? Что в реальности значила для нашего внешнеполитического самосознания огромная удаленность от самых крупных и агрессивных держав того времени? Как, например, внутренняя топография и климат великорусского Северо-Востока влияли на присущий России «способ войны и мира»? Какие географические особенности расселения русского народа были препятствием для формирования единой государственности, а какие, наоборот, способствовали этому в условиях острого внешнеполитического кризиса? Далее мы попробуем посмотреть, как в действительности эти многочисленные факторы повлияли на русскую внешнеполитическую культуру в период становления единой государственности с центром в Москве. В конечном итоге, это поможет нам приблизиться к самому важному вопросу этой книги: чем эмпирически стала Россия в условиях, которые были для нее определены свыше?

«География – это судьба» – говорил Наполеон Бонапарт, которому представилась драматическая возможность убедиться в особенностях геополитического положения России как фактора ее военно-политических отношений с другими народами[115]. И он был совершенно прав – география не спорит, она просто есть. Положение государства на географической карте мира является его единственным по-настоящему объективным признаком – оно определяет основные угрозы и дает ресурсы, необходимые для их отражения. При этом ресурсы не только в виде полезных ископаемых или других природных богатств. С географией связана базовая хозяйственная деятельность народа, что является фундаментально важным для отсутствия или наличия у него привычки к коллективному труду, в наибольшей степени свойственному, например, так называемой «цивилизации риса». Географическое положение и климат играют важную роль при формировании политической культуры, поскольку являются определяющими для пространственного размещения населения[116].

Ресурсом для государства является само по себе его географическое положение. На это особенно обращал внимание, например, Никлас Спикмен (1893–1943), один из основоположников современной геополитики как практической науки, служащей внешнеполитическим интересам государства, – создатель американской стратегии контроля над Евразией. Он справедливо указывает, что «география страны – это, скорее, материал для ее политики, а не ее причина. И если признать, что одежда в конечном счете должна быть скроена так, чтобы соответствовать ткани, это не значит, что ткань определяет стиль одежды или ее адекватность. Однако люди, формулирующие политику, не могут игнорировать географию государства. Характер территориальной базы влиял на их формулировки в прошлом и будет влиять в будущем»[117]. Вопрос состоит в том, насколько интеллектуально способным оказывается государство для того, чтобы видеть в собственном географическом положении не столько тяжкие обязанности, сколько блестящие возможности.

Только географическое положение представляет собой наиболее устойчивый базис внешней политики, задает ей направление, изменить которое не могут никакие события, помимо гибели государства как такового. Даже расширение территории государства не меняет его базовые геополитические характеристики, поскольку метрополия всегда остается на своем месте. Мировая политическая история не знает примеров радикального смещения основной территории нахождения экономических и административных центров государства в принципиально другую географическую локацию. В этом, в частности, причина недолговечности чисто кочевых империй. А это значит, что географические условия зарождения государственности не только определяют базовые представления о пространстве и влияют на политическую культуру на этапе ее формирования, но и в наибольшей степени сохраняют свое влияние, даже когда государство выходит далеко за пределы своего изначального размещения. Это действует и в случае с державами, терявшими свой суверенитет полностью или над значительными территориями, как Индия или Китай. А тем более в случае с теми немногими странами, которые на протяжении столетий сохраняют возможность самостоятельно определять свою внешнюю и внутреннюю политику. К числу таких относится и Россия, а значит, для нас изначальное географическое положение государственного центра продолжает оставаться одним из трех важнейших объективных факторов национальной внешнеполитической культуры.

Помимо своей роли в формировании идентичности, география – это ресурс внешней политики государства, его дипломатической и военной деятельности. Как сформулировал в одном из своих трудов выдающийся систематизатор науки о международных отношениях Ханс Моргентау, «пирамида силы государства произрастает на сравнительно стабильном фундаменте его географического положения»[118]. Сравнительно изолированное положение англосаксонских государств – сперва Великобритании, а затем США, Австралии или Новой Зеландии – определяет их отношение к большинству внешнеполитических проблем. Жизнь на острове ведет к тому, что у вас возникает способность более четко разделять вызовы на представляющие угрозу выживанию и имеющие чисто дипломатическое значение. Ресурс внешней политики англосаксов – это их островное положение, что позволяет видеть абсолютное большинство конфликтов современного мира не как угрозу, а как поле для дипломатической игры. Фраза it's all just a game («все это только игра»)