Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России - Тимофей Вячеславович Бордачев

целей и способность оценить силы противников Александру были свойственны в огромной мере, а также умение сопоставить потенциал тех, с кем приходится иметь дело с их положением в системе собственных интересов, среди которых на первом месте была консолидация своей власти Великого князя. Историк пишет: «Как князь Новгородский, а впоследствии великий князь Владимирский, он твердо и последовательно проводил политику не в интересах отдельного княжения, а всей Русской земли. Находясь в труднейших условиях – в тисках между ордынским игом и католической экспансией, Александр сумел проявить политическую дальновидность и реализм. Не ставя перед собой неразрешимых задач, он сосредоточивал свое внимание на решении конкретных, наиболее актуальных вопросов»[104]. Эта способность проводить политику в общерусских интересах и является, как нам кажется, главным признаком масштабных политических амбиций Александра Ярославича.

При этом единственной реальной угрозой для укрепления великокняжеской власти Александра могло быть давление со стороны католического Запада, что также определяло фундаментально разное восприятие природы и масштабов угрозы на основных географических направлениях. Историки считают, что «на татарское иго, как есть основания полагать, он смотрел как на временное явление»[105], и с учетом того, что данническая система отношений была, в общем, привычным для Руси способом взаимодействия в условиях, когда противник был сильнее. Тем более, что «создаваемая монголами при переписи структура преследовала прежде всего фискальные, а не военно-политические, оккупационные цели. Зависимость, в конечном итоге, свелась к выплате дани – это и становится основным элементом русско-монгольских отношений на многие последующие десятилетия. Возможно, что именно деятельность Александра Невского привела к такому исходу»[106]. Александр не мог предположить, что ордынское государство сохранит свои преобладающие военные возможности на протяжении еще более чем 100 лет, но вполне понимал, что вызов территориальной целостности русских земель со стороны западных соседей имеет более серьезное основание.

Играла свою роль и уже упомянутая оценка военных возможностей, располагаемых Ордой и Западом в отношениях с Русью. Не случайно некоторые уважаемые авторы соотносят решительный отказ Александра от продолжения дипломатических контактов с Римом с его поездкой в столицу Монгольской империи, Каракорум, в 1248–1249 гг., когда он смог лично оценить масштабы и возможности этого противника Руси. А. Насонов пишет: «Александр не сочувствовал ни проектам унии с католической церковью, ни планам союза с папой. В крестовый поход Запада против татар он, очевидно, не верил или считал такой поход нежелательным»[107].

Александр Невский прекрасно видел, что даже в случае с Даниилом Галицким, союзники которого на Западе – Польша и Венгрия – были намного сильнее Тевтонского ордена, Русские земли не получили серьезной поддержки против Орды. Даниил «дважды (во второй половине 1240-х гг. и в начале 1250-х гг.) шел на сближение с Римом, получил в 1253 г. титул „короля“, но никакой помощи против монголов с Запада не дождался»[108]. И, вполне вероятно, Александр Невский понимал, что в случае с Северо-Восточной Русью такая поддержка в принципе невозможна, но сам факт сближения с Римом приведет к необратимым политическим последствиям. Так оно для Галицкой Руси и оказалось: «Союз с Западом привел Галицию и ее народ к катастрофе. Через 80 лет, т. е. в 1339 г., польский король Казимир Великий „без единого выстрела“ присоединил Галицию к Польше»[109]. Также Александр Невской мог понимать, что земли Русского Северо-Востока и Новгородская земля по своим топографическим характеристикам совершенно не могли рассматриваться монголами как подходящие для колонизации, а вот европейскими соседями – вполне. Тем более, что такая практика уже применялась шведами и немцами в Прибалтике и Финляндии, сходных по климату и ландшафту.

И, наконец, его современник, литовский князь Миндовг (1195–1263), принимая в 1251 г. католицизм, решал непосредственные задачи обеспечения безопасности своих земель со стороны тевтонских рыцарей и Польши, а для Александра союз с Римом не решил бы ни одной проблемы (Орден он побеждал и так), но создал бы массу новых. Поэтому справедливым является замечание историка о том, что в эпоху Александра Невского «князья совершали поступки, исходя из реальных обстоятельств окружающей их действительности, соотнося свое поведение с современными им представлениями о должном и недолжном»[110]. Однако именно политика Александра Ярославича была на общем фоне наиболее целостной по своим целям и задачам: сохранению самостоятельности и государственности Русской земли. Но достижение военной победы было возможно в силу объективных условий только на одном из этих направлений – Западном.

На примере деятельности Александра Невского, мы можем предположить, что на фоне кризиса середины XIII в. начинает формироваться свойственная русской внешнеполитической культуре традиция прагматичного разделения стратегических и тактических решений. На уровне стратегии главная цель внешней политики (сохранение самостоятельности и самоуправления) предполагала единство в постановке задач на Востоке и Западе. На уровне тактических решений дело было исключительно в наличии или отсутствии военных ресурсов. Другими словами, выбор тактики определялся потенциалом противоположной стороны. Это не означало какого-либо «выбора» между Ордой и Западом: выбор был Александром сделан в пользу Русской земли как таковой и собственной максимальной свободы в качестве ее наиболее сильного и «старейшего» правителя. Но практические шаги для его реализации в возникших исторических условиях варьировались исходя из того, с кем было необходимо взаимодействовать на каждом из направлений.

Тем более что в условиях военной катастрофы 1237–1242 гг. и последующих грабительских набегов татар, русское общество нуждалось в военных победах, достижение которых было технически возможно только на западном направлении. Отраженный в историографии образ Александра Невского, как, одновременно, сторонника мирных отношений с татарами и вождя антиордынского движения, связан именно с сочетанием различных по условиям своей реализации аспектов его внешней политики. И он, видимо, не должен рассматриваться нами как попытка «совместить несовместимое», в чем его упрекала историография советского периода. Оба геополитических аспекта деятельности Александра Ярославича вполне отвечали свойственному русской внешнеполитической культуре прагматизму и рациональности. Как пишет современный историк: «Александр действовал в соответствии с объективными обстоятельствами своей эпохи, действовал расчетливо и энергично»[111].

Отказ власти Орды в легитимности, при прагматичном признании ее доминирующей силы, закладывает тогда основу такой особенности русской внешнеполитической культуры, как отсутствие связи между этими важнейшими категориями политических отношений между народами: силой и легитимностью. Думается, что способность проводить настолько комплексную внешнюю политику была присуща Александру Невскому именно в силу его уникального положения правителя, одновременно взаимодействующего с восточными и западными противниками Русской земли. В дальнейшем эту манеру и способность унаследуют правители Московского княжества – его прямые потомки. Она же становится такой чертой русской внешней политики, как способность одновременно воевать и вести переговоры с противником, объединять в рамках собственных стратегических целей такие несовместимые понятия, как мир и