Помни обо мне - Софья Подольская

плотные саваны? Ну, да, детей. Вы разве не слышали? И ее бедный брат, прими Всеотец его душу, тоже…

Я никогда не узнаю кем они были. Те, кого новый барон выдал за меня и Жовена. Но по сей день я поминаю невинно убиенных в молитвах и надеюсь, что смерть их была быстрой. Все эти годы я держалась подальше от земель, которые так и не стали моими, лишь собирала летящие быстрее ветра сплетни. Но, возможно, выполнив этот контракт и обеспечив будущее брата, я позволю себе вернуться в Чаячье крыло. И отомстить. В конце концов, некоторые блюда стоит подавать холодными.

В моем будущем нет места дельфинам, танцующим в водах Полулунного залива. И пещере под Цитаделью, с потолком из сверкающих кристаллов, что поют, словно серебряные колокольчики. И обещанному танцу. Но у меня все еще остается клятва, данная умирающей матери именем той, кого запрещено вспоминать. Ненависть, переплавленная в клинок. И несколько людей, которым я с удовольствием вгоню его в печень.

Хватит, Алана!

Я хлопнула себя ладонями по мокрым щекам.

Толку вздыхать над чужими мечтами? Лучше сосредоточиться над тем, что действительно в твоей власти.

И, исполненная решимости, я к сестре Юстинии. А на трапезы все же не пошла, вырвавшись заменить одну из послушниц. И работала не покладая рук, чтобы праздностью не подстегнуть ненужные мысли. И сонную настойку попросила — ночное бдение мне заменили сотней «Всеотец стою пред оком твоим» и зачем тратить свои запасы?

Из глубокого, похожего на забытье сна меня вытряхнули холодные руки сестры Юстинии. Не проронив ни слова, старая монахиня развернулась и жестом приказала следовать за ней. Босая, простоволосая, в одной длинной рубахе я шла по еще хранящим зябкое дыхание ночи плитам дормитория и внутренней галереи, светлому песку дорожки и вновь серому холодному камню в маленькую капеллу, где меня уже ждали аббатиса и ее зевающее высочество. Мы молились пред статуей святой Интруны и мне показалось, в ее мраморных глазах мелькнула печаль. И понимание. Строки обетов, которые я повторяла за аббатисой, колебали прохладный пропитанный благовониями воздух и огненные наконечники свечей. Синий кокон хабита, витой шнур пояса, четки и белый покров скрыли меня, оставив миру только лицо, которому я постаралась придать строгое выражение. И судя по чуть смягчившейся складке, что заменяла сестре Юстинии губы, — успешно. Однако, вернувшись за своими вещами в келью, я все же добавила к облачению чулки, панталоны, дорожные сапоги и ножи — истинное смирение никогда не входило в число моих добродетелей.

Завтрак нам подали в мирском кабинете аббатисы. Постукивая по столу ухоженным ногтем, сестра Мария-Луиза диктовала последние указания секретарю. Принцесса отщипывала кусочки ароматного хлеба и хмурилась, когда взгляд ее падал на собственные руки, лишенные колец и закрытые до середины ладони синей тканью хабита. В остальное время, красивое лицо ее высочества было исполнено такого страдания, словно вместо рубахи из тончайшего льна под одеянием послушницы скрывалась власяница, а то и вериги. Дарьен, на которого я старалась не смотреть, изучал карту с той же упорной сосредоточенностью, с которой я наблюдала за принцессой. И улыбался он сегодня реже обычного.

— Алана, — голос Дарьена отвлек меня от изучения моего драгоценного груза, — как далеко от Тампля тот постоялый двор?

Я встала, обошла стол и, присмотревшись, накрыла пальцем точку на королевской дороге.

— Здесь.

— Успеем сегодня?

Он поднял на меня немного рассеянный взгляд, а потом вдруг улыбнулся — устало, самым краешком губ — и мне стоило усилий удержать на лице образ сестры Юстинии.

— Сомневаюсь, — я уставилась в карту, — только если срезать вот здесь, но я предпочла бы держаться дороги. Вот тут, — мои пальцы прошлись по расчерченному пергаменту, — постоялый двор «Зерно малиновки», мне кажется, разумнее будет заночевать там, а с рассветом выехать к Тамплю.

— А может. здесь? — он указал на отметку дальше по дороге.

— Туда, — с нажимом произнесла я, — нам не нужно.

— Точно?

И интерес в его голосе мне совсем не понравился. Хотя перспектива заночевать в “Последнем приюте” нравилась еще меньше. При неудачном стечении обстоятельств для случайных гостей он и вправду становился последним.

— Совершенно.

Дарьен легонько потянул за мой рукав и когда я, все еще избегая его взгляда, наклонилась, заговорщецки прошептал:

— А что там?

Судя по звукам справа, у ее высочества открылись проблемы с дыханием.

— Клопы, — сказала я громко и немедленно выпрямилась.

— Клопы? — в вопросе Дарьена прозвучало разочарование. — И все?

— Еще крысы, — добавила я и развела руки на длину стрелы, — вот такие.

— И все?

— Фу-у-у! Дарьен! Прекрати!

Принцесса отшвырнула хлеб, встала и направилась к двери.

— Лоретта? — голос аббатисы пригвоздил ее к полу.

— Мне нужно к себе.

— Я трижды переспрашивала тебя, все ли ты взяла, — сказала аббатиса упрямой спине. — Ты заверила меня, что все.

— Я… Я хочу попрощаться с Гавизой!

— Вы уже попрощались.

— Пожалуйста, — ее высочество все же развернулась и молитвенно прижала к груди белые руки, — я так к ней привязана и так долго ее не увижу. Пожалуйста!

Я мысленно поставила десять медяков на сестру Марию-Луизу. И проиграла, потому что аббатиса, поколебавшись, сказала с коротким вздохом:

— Сестра Жанна, приведите адельфи Гавизу к нашей карете.

— Спасибо! — взвизгнула принцесса, бросаясь к аббатисе и прижимая голову к ее плечу.

Я любовалась трогательной сценой, когда на моем левом предплечье сомкнулись знакомые пальцы.

— Так я и думал.

Слова ударили обжигающе холодной волной.

— Что? — едва выдохнула я, отчаянно пытаясь устоять на подгибающихся ногах и не дать зубам выдать меня трусливой дробью.

Он не может знать. Не может! Не…

— Нож.

— Что?

Смысл простого слова путался, ускользал, словно одна из троп Брокадельена.

— Нож, — отчего-то довольно хмыкнул Дарьен. — У вас тут.

И он опять сжал пальцы на моем окаменевшем запястье.

Святая Интруна!

В моем выдохе было больше злости, чем облегчения. Я тряхнула рукой, пытаясь сбросить непрошеное прикосновение, и плотное кольцо, что придавило скрытые ножны к коже, ослабло. А в следующий миг скользнуло вниз: по руке, беззащитной ладони и задержалось на кончиках пальцев.

И, конечно, нужно было сбросить, отойти, убежать, сказать, чтобы никогда больше… Но я не могла. Я стояла, привязанная к Дарьену этим невесомым, пробирающим до огненных мурашек касанием, и обещала себе закончить все со следующим ударом сердца. И следующим. И еще одним, пока, наконец, эту нить не обрубили за меня.

— Дарьен? — голос аббатисы вытряхнул