По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

– Выходит, – сказал он со вздохом, – это уж при государстве был тот Вержавск? Гм. А не отдавали б князю, табуны какие и стада в лугах да на полях бродили.

– Нет! – решительно заявил Евграф, рубя по воздуху ладонью. – Возникновение государства было неизбежным и прогрессивным событием. Варягов неспроста позвали. Так и сказали, что нету у нас порядка, а земля-то большая, придите и правьте.

– Это каких варягов? – спросил дед.

Евграф Васильевич хотел ответить, но вдруг взглянул на Сеню и Варю и сказал:

– А пусть вот мои ученики и ответят.

И Варя с Сеней все объяснили деду. Да и бабе Устинье, слушавшей, подперев дряблую щеку загорелой разбитой долгой крестьянской работой рукой. И Фофочке.

Выслушав, дед покачал головой.

– Не-е-т, зря это они. Надо было промеж себя уговориться. Да и жить…

– …хуторами? – подхватила Фофочка.

И все рассмеялись.

– А печенеги, половцы, немцы, татары и жгли бы да жгли те хутора, – сказал Евграф Васильевич.

– Так и все одно ведь – жгли, зорили, – возразил дед. – Только кроме чужих еще и свои приказчики, там, стрельцы всякие да князья с графьями.

– Но тогда, может, и сейчас бы под татарами были, – сказал Сеня. – Или под печенегами.

Дед погладил усы.

– А комиссары, что ль, лучше? Да комбеды эти и есть татарва монгольская. Дёмка Порезанный с Ладыгой и вся ихняя братва так уж зорили крепких хозяев – без малейшей жалобы.

– Георгий Никифорыч, – робко сказала Устинья, быстро кивая головой куда-то в сторону, – не гомони ужо лишнего-то, ну.

– А что, слушают? – спросил Дюрга. – Под окнами? Или внуки донесут?

– Евграф Васильевич вот подумает чего, – сказала бабка, часто моргая, поправляя подвязанный под морщинистым маленьким подбородком белый платок.

И все посмотрели на шкраба. Тот смутился, мотнул головой, пригладил вихры.

– Не прошу беспокоиться… то есть прошу… не считать и не думать. Это не в моих привычках и правилах, – проговорил он, ерзая как на иголках. – Все у нас получается не совсем так, как запланировано. Действительность живая сопротивляется. Она же, эта действительность, есть порождение тысяч лет. А новому у нас сколько?.. С семнадцатого года? Это же микроскопически малый срок в историческом масштабе. Древний Египет существовал, например, долго… Наполеон, придя к пирамидам, кричал своим солдатам: солдаты, сорок веков глядят на вас! Да, сорок веков существовал Древний Египет. Четыре тысячи лет. Ну подумайте теперь, что такое пятнадцать годков, или пара десятилетий, или, допустим, сорок лет, даже и четыреста?

– А он и там побывал? – спросил дед.

– Кто?.. Наполеон? Да.

– Ишь неуемный жупел. И пирамиды поработить хотел, – сказал дед. – И чего? Русский снег да тот песок, все утекло меж пальцев. Такова-то власть. А они все одно рвутся. Теперь звездочет этот. – Дед вдруг озорно взглянул на всех. – А лучше б он в трубу-то выглядел там, на звездах каких, новых варягов-то, а?

Устинья всплеснула руками.

– Да чтой-то ты такое городишь, Егоша?! – Она даже назвала его по-домашнему, по-своему, забывшись.

Дед сверкнул на нее глазами, но воли себе не дал, ответил спокойно:

– Так то Сенька баит, живут там где-то на этих хуторах отдаленных тоже какие-то люди или вообще существа с умом. Так пущай прибыли б сюды да пособили все обустроить без кровищи-то, без ору, да насилья, да голоду. Раз сами не умеем.

– Ай-яй, – откликнулась Устинья, – разве ж это доброе дело, со звезд призывать кого-то? Ясный и прилетит на нашу голову.

Варя с Сеней весело засмеялись, Евграф Васильевич тоже заулыбался.

– Эх, баба, – молвил дед, – может, это все сказки прошлого, темного, как Древний тот Ягипет с пиремидами. А на звездах оно и есть, наше будущее, без сельхозналога, индивидуального налога, культурналога, самообложения и ОГПУ.

– О божечки ты мой! – воскликнула баба Устинья, быстро крестясь и с тревогой поглядывая на Евграфа Васильевича.

11

Доносов было много. Деревня, освоив грамоту, будто взбесилась и кинулась строчить прошения, жалобы и доносы на всех и вся подряд: на соседа, конечно, прежде всего, на попа, на кулака, на середняка, на подкулачника, на сказавшего не то, на посмотревшего не так, на председателя колхоза, на бригадира, на председателя сельсовета, на запах самогона, на запах одеколона и уже почти на самих себя, ну, по крайней мере, на вторую половину: муж – на жену, жена – на мужа, внук на деда, дед на невестку, невестка на деверя и тещу. Может, и на Иисуса Христа кто писал и его апостолов, особенно на Иуду и Павла, на Иуду – понятно почему, а на Павла – из-за его прошлого, ведь был ярым гонителем нового учения, а стал вдруг почитателем, и не просто, а фанатичным, с чего бы это? Прямо как наши бывшие кулаки, бывшие попы, помещики. Не у него ли они и научились тому? Не он ли им и преподает эту науку хамелеона? Но они зря надеются, зря. У народа память не девичья, нет, отнюдь. Позвольте. Не надо нами помыкать, мы не столь глупы, как представляется некоторым г… (так и хочется сказать «господам») гражданам, засевшим там по разным трестам, управлениям, конторам, проникшим даже и в аппараты. Мы не позволим манкировать народом. Есть среди него и те, кому невдомек все эти превращения. Но зоркие всегда на страже. Все приверженцы апостола Павла будут выявлены и взяты на карандаш и под стражу.

Но волнения бабы Устиньи были напрасны. Во-первых, землемер и шкраб Евграф Васильевич был совсем другого душевного склада человек. Можно сказать, он жил только прошлым и будущим, а настоящее как-то едва замечал. Он скорее написал бы челобитную Годунову или Алексею Михайловичу. Или послание потомкам. Во-вторых, не стал бы он и бить руку дающую… Хотя сплошь и рядом это происходило. Один такой случай тот корреспондент, что гостил у землемера, и описал в газетной статье «Рассказ Дмитрия Прасолова».

Председатель, молодой, энергичный, умный создатель этого колхоза уговорился с владельцем паровой мельницы о ее покупке за тысячу двести рублей. Задаток выплатил в триста рублей. Остальное, мол, потом. Чин чином. А где взять среди своих-то рукожопых мастера? Этого кулака и пригласил. И тот хорошо работал. Все ладилось. Мельница давала свет. Но районное начальство выказывало удивление тому, что на мельнице такой специалист, бывший кулак. А может, и настоящий (ну в духе того доноса про апостола Павла). Да где взять другого? Но вот и кто-то подучился на мельнице работать. И уже пришло время отдавать остальное – 900 рублей. И так стало председателю этому жаль расставаться с деньгами, что он