Марина - Алия Амирханова

Марина отрицательно покачала головой.

– Ну, и ладно. Зато я её хорошо помню. Хорошая она у тебя. Хорошая. Мы тогда все в городе жили, в Орловской области. Город Трубчевск маленький, все друг друга знали. Муж мой ушёл на фронт. Я с двумя сыновьями и старой свекровью в городе осталась. Куда пойду, дети малы, да и старуха на мне?.. Фашист пришёл надолго. Почти два года под ним были. Голодали. Всё он, проклятущий, себе забирал. Дети болели. Не выжили бы, наверное, если бы не твоя мамка. Наташа была красавица. Мамка твоя в нашу больницу ещё до войны приехала. Врачом работала. Родом откуда – не помню. Квартировалась она у одних стариков. Бездетные они были. Я с ними по соседству жила. Пока Наташа у них не поселилась, мы с ними друг другу помогали. Я им продукты в магазине, если надо, куплю, а они за моими мальчишками приглядывали. Когда война началась, …дай Бог памяти. Точно, им под семьдесят уже было. Дед так сразу и слёг. Когда война началась, мамка твоя могла уйти к партизанам. Но не ушла. На кого, говорит, я местных ребятишек и стариков оставлю? Как в воду глядела. Днём в больнице работала, и там наших старалась лечить. Больница–то на окраине городка была. Рядом овраг. Партизанам это было на руку. Они по ночам в больницу пробирались, раненых на носилках доставляли.

Если ночью кого из партизан положит в палату, утром немцу сообщает, что в палате тиф. Фашисты жуть как тифа боялись, потому в палату с проверкой и не совались. Лекарств не хватало. Все медикаменты были у немецкого аптекаря. С лекарствами строго у них было.

Однажды заболел мой Павлуша, сильно. Прибежала я к ней ночью. В ногах стала валяться – просить ребёнка спасти. А она в ответ плачет, говорит, что лекарств нет. Травами лечить стала, но моему Павлу не помогает. Я рыдаю, умоляю спасти сына. Тогда она встала, накинула шаль, тулуп надела и ушла в ночь. Через два часа ко мне в дверь постучала. Я, как её увидела, сразу всё и поняла, а она лекарства достаёт. Всю ночь у постели моего Павлика пробыла. Укол сделала, таблетки дала. Лишь под утро, когда он метаться перестал и спокойно уснул, – ушла. С того времени в её дом мы, матери, дорожку и проложили. Чтобы детей наших лечить, она с этим немцем спала, а он взамен лекарства давал. А что делать?.. Знали мы все об этом. Боготворили нашу Наташку, молились за неё. А потом она и забрюхатела.

Командир партизанского отряда советовал ей аборт сделать. Мне это она сама рассказывала. Но она отказалась. Ребёнок, говорит, не при чём. Тот аптекарь, немец, который твою мамку лекарствами снабжал, красивый был. У них с твоей мамой любовь возникла. Ты не торопись мать осуждать. Не все немцы фашистами были. Некоторые сочувствовали нам и помогали. Как этот, Вильгельм его звали. Отчества не знаю, да и фамилии тоже. Но Наташа любила его, и он её. Он ей по ночам и еду для наших ребятишек таскал. Улыбался стеснительно, и мамку твою боготворил. С такой нежностью на неё смотрел… Я сама свидетельницей несколько раз была. Наташа со мной откровенничала, всё всегда рассказывала. Вильгельм её на десять лет старше был. Наташе тогда двадцать четыре было, ему значит тридцать четыре. Не хотела она от любимого человека дитё губить. Всё говорила, что война окончится, с дочкой вдвоём будет жить. У неё ведь из родных никого не было. Сирота. Одна одинёшенька на белом свете. …Почему-то была уверена, что будет дочь. И действительно, родила девочку. Мариной назвала. Я сама при её родах присутствовала. У её дочки на плечике небольшое родимое пятнышко было. Наташа, смеясь, говорила, в точности на том же месте, как у неё самой.

Марина, как только это услышала, переменилась в лице. Её глаза заблестели.

– Мария Петровна у меня тоже… там родимое пятнышко.

– Правда? Покажи!

Марина, счастливая, тут же вскочила с табурета и, спустив платье с плеча, оголила то место, где располагалось небольшое родимое пятнышко. Женщина, сама испугалась, что проговорилась насчёт пятна, так как сомневалась, та ли девочка Марина. Но сейчас, услышав такое и увидев пятнышко, обрадовалась даже больше самой девушки.

– Слава тебе, Господи.

Она стала креститься.

– Я так рада, что ты нашлась.

Женщина заплакала. И сквозь слёзы продолжила рассказ.

…Фашисты разгромили тот партизанский отряд. Командир погиб, который знал, что мамка твоя на партизан работала… Затаиться бы ей тогда, но она всё равно продолжила местных горожан и детей лечить. А когда наши город отбили, …СМЕРшевцы понаехали. Стали население допрашивать. В тех городах, которые долго под немцем были, особенно лютовали. Им везде враг мерещился. Люди и испугались. Те бабы, детей которых она спасала, отвернулись от неё. Разговоры всякие пошли. Стали упрекать, что родила, значит, …не особо ненавидела. Одним словом, арестовали её с дочкой и увезли. Виновата я перед твоей мамкой, доченька, ох как виновата, что не заступилась и тоже испугалась. Два сына у меня, боялась их сиротами оставить. Война проклятущая, что с людьми сделала. …Я тогда умоляла Наташу дочку мне оставить, обещала, как родную, вырастить. Не захотела она. Наверное, надеялась на лучшее…

Смотрю, настрадалась ты, милая. Если бы мамка твоя знала, что придётся испытать её дочери, если бы только знала, то, наверное, тебя у меня всё же оставила. Но ей никогда не доведётся этого узнать. Я слышала, что таких, как она, расстреливают. Свои же. Судить всегда легче…

Я тебе, доченька, больше скажу. Слушай меня внимательно и запоминай. Не виню я наших баб, что под немца легли. Не виню. Даже если хорошей жизни захотели. Не виню. Жить в оккупации – это всё равно, что в аду жить. Нет у меня, да и у нас всех, права судить. Не каждому дано быть сильным.

А мама твоя чиста и перед людьми, и перед Богом. Таким, как Наташа, я в пояс кланяюсь от всех наших русских баб, и их дети мне родные, как свои. А на мамку свою ты лицом и фигурой похожа. У неё еще родинка возле глаза была. Смотрю, и у тебя такая же и на том же самом месте. Я тебя сразу приметила, потому и к себе позвала. Теперь я за тебя в ответе. Сразу не рассказала тебе про мамку, боялась прошлое разбередить. …А тут такое вышло…

– Спасибо вам, – Марина взяла руки