Каждый день декабря - Китти Уилсон

затем выпрямляется – мордашка довольно сияет.

– Иго-го!

Поездка продолжается всего пять минут, но Марша в полном восторге и кивает головой в такт цоканью копыт по асфальту.

– Было так весело, так весело! – щебечет она, вылезая из повозки, и долго-долго поглаживает лошадь по боку. Все это время Белл смотрит на нее обожающим взглядом, а я смотрю на Белл.

– Предлагаю зайти в дом и выяснить, как там внутри с рождественским настроем. Заодно согреемся – как вам идея?

– Идет, – быстро и по сути отвечает Марша.

Белл смотрит на меня.

– Рори?

– Да, я – двумя руками «за».

– Двумя руками?

– Ну, ты же знаешь, я с радостью.

Это правда.

Дейв взял отгул и везет маму куда-то с ночевкой. Она пыталась отказаться, мотивируя тем, что нехорошо уезжать, когда я приехал домой, и сдалась, только когда я сказал, что проведу день с подругой. Это слово оказало на нее магическое действие. Лицо расплылось в улыбке, она бросилась собирать вещи, попутно крича, что они будут отсутствовать все выходные, а если нужно – и дольше, только дай знать.

Я возразил, что в Бате у меня есть собственная квартира, но мама гнула свое, де, а вдруг мне захочется привезти свою «новую подругу» сюда, в дом, где я вырос, так что, пожалуй, стоит протереть все поверхности. Дейв похохатывал, наблюдая за тем, как она в очередной раз моет унитаз – на всякий случай, но мама и ухом не вела. Не помогли и мои упорные (по меньшей мере пятикратные) заверения в том, что у нас исключительно платонические отношения.

И хотя по возвращении мама спросит с меня по всей строгости за собственную оплошность, плюс в том, что в выходные я свободен. Пусть атмосфера в Тинтесфилде самая рождественская, но мне сегодня на удивление хорошо.

Я захожу в дом. Белл и Марша уже присоединились к небольшой группе посетителей у рояля. Тут же стоит молодой человек в викторианской одежде и зычным баритоном поет «Двенадцать дней Рождества», с видимым удовольствием позвякивая колокольчиками. Притворяться восемь часов кряду – мне такое не под силу.

– …Моя любимая отправила мне куропатку на грушевом дереве, – гудит он к восторгу слушателей.

Он, конечно, молодец, но с меня хватит. В моей голове начинают роиться нехорошие мысли: баритона – прибить, колокольчики – объявить вне закона.

Возле рояля стоит большая елка, и я принимаюсь разглядывать ее, чтобы не вслушиваться в песню. Тем более что посетители начинают подпевать.

– Если тебе нужен тихий темный уголок, дай знать, – раздается шепоток у меня под ухом.

Я оборачиваюсь: Белл стоит рядом со знакомой ухмылкой на лице.

– Как-нибудь справлюсь. Хотя найти здесь темный уголок не составит труда. В этом доме куда ни посмотришь, везде темное дерево.

– Красиво, правда? Мне ужасно нравится вся эта резьба и гравюры. Сколько в этом мастерства, скрупулезности и совершенства! Этот темный цвет меня не угнетает, а утешает, как пуховое одеяло. Я представляю, как иду по анфиладам комнат и вздыхаю на манер героини викторианского романа. Мой возлюбленный отправляется на Крымскую войну, а я вынуждена выйти замуж за местного помещика, который похож на жабу и имеет серьезные проблемы с пищеварением. Совсем не обязательно, что я – дочь владельца дома, – поспешно добавляет она, – возможно, я помогаю на кухне, скребу полы как одержимая, а сама вздыхаю о своем любимом, который тоже уехал в Крым, и держусь подальше от младшего дворецкого Роулингса – при виде меня он разве что слюни не пускает.

– Ты все отлично продумала.

Мы движемся дальше вслед за Маршей – она замечает маленький столик, на котором лежат раскраски. Малышка обожает рисовать.

– Я ничего не продумывала, это была импровизация. У меня к ним талант.

Белл снова усмехается, и мои губы сами собой растягиваются в улыбке. Когда ей комфортно, она настоящий бесенок, как выразилась бы мама. Она излучает озорство, вовлекая тебя в свой особый мир.

– Ха! У тебя воображение законченного романтика, – говорю я.

– А я и есть законченный романтик, – со смешком отвечает она. – Хотя Луиза сказала бы, что я – законченный романтик с ужасным вкусом и проблемами в интимной жизни.

– Что касается проблем в интимной жизни, я тоже не лучше, – вырывается у меня.

Только сейчас, произнеся это вслух, я понимаю, что так и есть. Посмотрим правде в глаза: я даже не задумывался об этом, пока не сказал. Но теперь признаю: да, это так. Возможно, общение с Белл Уайльд идет мне на пользу.

– Это я тебе нарисовала. – Марша сует мне в руку бумажный листок, на котором изображен олень. – Ой, а это что?

Она задерживается взглядом то на одном предмете, то на другом и тотчас переключается на что-то третье. Мы с Белл переглядываемся и следуем за ней в большую комнату, где нас приветствует улыбчивая женщина, тоже в викторианском платье, а рядом с ней играет граммофон. Других посетителей, кроме нас, в комнате нет.

Женщина приглашает нас проходить, а у меня волосы на затылке встают дыбом. Ох, не к добру это, больше похоже на ловушку.

– Здравствуйте, как ваши дела?

– Отлично, спасибо, – отвечает Белл.

– У нас Рождество, мы делали украшения, пробовали снежинки, ездили на лошадке, а я только что раскрашивала раскраску, – докладывает Марша.

– О, вы столько всего успели! А как насчет урока танцев?

– О, я люблю танцевать, смотрите-ка!

Марша пускается в пляс. Что именно исполняет малышка – кислотный рейв или чарльстон – со стороны не понять.

– Да, вижу. Очень необычно. А у нас здесь рождественские танцы.

– А я так и танцую, – пыхтит Марша, усердно кружась и подпрыгивая.

– Да, вижу. Этот танцевальный стиль до нас еще не дошел. А хотите, я научу вас танцевать по-нашему?

Марша останавливается.

– Моя крестная Белл говорит: век живи – век учись.

– Она у тебя очень мудрая женщина. Твои родители не ошиблись с выбором.

Женщина с улыбкой смотрит на нас. О господи, она приняла нас за родителей. Я хочу внести ясность, но Марша опережает меня:

– Это верно. И что за танец?

– Вальс святого Бернара. Вставай в пару со мной, а мама и папа будут танцевать друг с другом.

Женщина разводит руки, и Марша подходит к ней.

– О, мы не… – начинаю я.

– Замечательно, – говорит Белл.

У нее снова озорной вид – от румянца смущения не осталось и следа.

– Издеваешься, да? – бормочу я.

Она становится в центре комнаты и разводит руки приглашающим жестом – отлично знает, что я не посмею отказаться.

– Мамочка и папочка не очень хорошо танцуют, им нужно практиковаться. А тетя Белл танцует лучше всех, она и меня научила.

– Это многое объясняет, – говорю я, подходя к Белл, которая легонько хлопает меня по руке.

– А ну-ка без наездов, – урезонивает меня она.

– А кто тут наезжает? – смеюсь я.

– Ш-ш-ш! – оборачивается на нас Марша.

– Сначала без музыки, поучим шаги. Три глиссе к окну, раз, два, три, затем «топ-топ-топ».

Я поддерживаю Белл, и мы исполняем три глиссе и «топ-топ-топ».

– Два глиссе назад, затем я двигаюсь вперед с левой ноги, и вы делаете то же самое, сэр, а затем возвращаетесь назад с правой.

Я делаю шаг вперед, и Белл тоже.

– Ой! – Я отдергиваю ногу и трясу ею.

– Тоже мне проблема, верни ногу на место!

– И два глиссе вперед, а затем еще два назад.

– Ой! Ты это нарочно, да?

– Нет! – возмущается она. – Я не сильна в бальных танцах. Если честно, меня турнули из танцкласса в начальной школе, потому что я все время…

Марша снова шикает на нас.

– Извините.

– Да, извините, – вторит Белл и смотрит на меня свирепым взглядом.

– И нечего на меня так смотреть, как будто это я косячу. Это ты движешься в ритме полоумной выдры.

– А вот это было грубо… Так, а теперь что мы делаем?

– Вальсовый поворот, кажется. Дай-ка я поведу.

– Почему это ты поведешь?

– Потому что я мужчина, мне и вести.

– Хочешь знать мое мнение насчет патриархальных уст…

– Не думаю, что у героинь Викторианской эпохи было мнение насчет патриархальных устоев. Внимание: «топ-топ-топ»!

С грехом пополам мы движемся в вальсе – Белл через раз наступает мне на ногу, и мы хихикаем. Женщина снова заводит граммофон, и танец продолжается. В современных ритмах Белл явно чувствует себя увереннее.

– Считается, что ты любишь танцевать, – шиплю я ей.

– А я и люблю, просто мне не удается поймать ритм.

– Слушай: раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три.

Я считаю, она подстраивается, мы скользим, движемся вперед и назад и в унисон делаем «топ-топ-топ».

– У нас получается.

– Это точно, – говорю я в ответ.

Мы скользим по комнате, подхваченные музыкой, – я радуюсь, обнимая Белл, она смотрит на меня, подняв глаза, и мы, шевеля губами, считаем ритм. Отчасти мне хочется притянуть ее ближе и продолжать кружиться в вальсе. В этой близости есть что-то такое, чего мне очень не хватало – сейчас я понимаю это. Я, Рори Уолтерс, живу в безумном мире и сейчас