Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Эрик Маккормак

И так далее, и так далее, страница за страницей. Предполагалось, что это должно вызывать отвращение, но мне было смешно. Когда Мария спустилась в библиотеку, закончив ужин, я показал ей этот пассаж, и она вроде бы тоже сочла его забавным.

Мне подумалось, что это миссис Хебблтуэйт с умыслом оставила книгу на столе, чтобы я прочел – должно быть, она рассчитывала отвратить меня от женщин и от своей дочери в особенности.

Но если так, но действие книги оказалось совсем не таким, как было задумано.

Правда, на вторую или третью ночь я поплатился за это чтение кошмаром. На сей раз я наблюдал процессию женщин из Стровена с высоты, возможно – из окна башни. По мере того как они приближались, все в черном, распевая какую-то жалобную песнь, все поднимали головы и смотрели на меня. Знакомые лица – даже лицо матери и лицо тети Лиззи – исказились настолько чудовищно, что меня сковал ужас. Я проснулся весь в поту, сознавая, что слова книги обрели плоть и кровь – по крайней мере, плоть и кровь страшного сна.

Но, как я уже говорил, если это миссис Хебблтуэйт оставила книгу на виду и если она столь хитроумно пыталась отвратить меня от своей дочери, ее замысел провалился. Хотя от такого описания к горлу подкатывала тошнота и ночной кошмар был ужасен, позывы моего тела оказались сильнее.

Так к концу марта наша с Марией дружба вдруг обрела себя в неких смутных биющихся границах, и мы стали немного стесняться друг друга.

В последнюю пятницу месяца уроки закончились рано, сразу после полудня. Мы не пошли сразу домой, как обычно: Мария предложила мне погулять. Я согласился.

Мы вместе шли вдоль берега на юг, бок о бок, однако не держась за руки. Шли мы целеустремленно и молча, ступая осторожно: черные пески были сплошь усеяны мириадами крошечных крабов, похожих на черных пауков. Вскоре нам пришлось разуться и снять носки, чтобы переходить вброд оставленные приливом лужицы и небольшие заливы, отделявшие один пляж от другого. Наконец мы добрались до бухты в миле к югу от городка, полностью скрытой от чужих глаз мысом.

Мы переглянулись и стремительно бросились в объятия друг другу, как можно теснее прижимаясь телами, руки и языки наши переплелись. Мы срывали с себя одежду, изумляясь дивной белизне плоти под ярким солнцем и неожиданной поросли волос.

Я болезненно смущался пятна на груди, но Мария словно не замечала его.

Распростершись поверх своей одежды на черном песке, мы попробовали заняться любовью. Первая попытка с технической точки зрения оказалась не слишком успешной, но мы не были разочарованы. Мы почти рыдали от невыносимого восторга. Попробовали еще раз, и на этот раз сумели выполнить основные приемы. Дальше мы принялись изучать иные возможности. Языки и пальцы проникали повсюду, извлекая немыслимый экстаз.

Потом мы лежали, сплетясь, отдыхая.

– Я люблю тебя, – повторял я снова и снова.

– Я тоже тебя люблю, – отвечала она. Провела пальцами по багровому пятну на моей груди и поцеловала его. – Я люблю тебя, – сказала она.

С этих слов все началось заново. К трем часам дня, когда мы решили наконец вернуться в город, из робких учеников мы превратились в довольно опытных подмастерьев. Мы были вполне довольны собой и уверены, что интимное знание о чужом теле – единственное, к которому следует стремиться.

Кто бы упрекнул нас за то, что после подобных откровений мы не разглядели иных знамений дня – не видели, как померкло послеполуденное солнце, горизонт окрасился странным оттенком лилового, а гора превратилась в одинокую подпорку, на которую плоско, будто крышка стола, лег небосвод?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Но все остальные на острове это заметили.

В тот вечер после ужина Чэпмены обсуждали погоду. Мистер Чэпмен раскурил трубку, Джон и Джим последовали примеру отца, поскольку оба уже были взрослыми рыбаками; впрочем, Джим еще не слишком пристрастился к табаку.

– Никогда прежде не видел такого неба, – произнес мистер Чэпмен. При мерцающем свете фонаря-«молнии» его взгляд порой казался достаточно устойчивым.

– Рыбе, похоже, нравится, – вставил Джон. – В жизни столько не ловили – готов поклясться, она словно хочет пойматься. – Джон почти не изменился со школьных дней. Высокий, прыщавый, все такой же приветливый. В скором времени он собирался жениться на Серене Джоунз, которая работала на почте. Попыхтев трубкой, он обратился прямо ко мне: – А тебе это не с руки, верно, Эндрю?

Я смутился. Слабое освещение было тут кстати, поскольку я почувствовал, как встревоженно присматривается ко мне миссис Чэпмен.

– Говорят, ты сегодня после уроков бродил по берегу, – продолжал Джон.

– Пойду-ка я наверх, – сказал я, – я сильно устал.

– С чего бы это? – спросил Джон.

Я поспешно вышел из-за стола и удрал к себе в комнату. Закрывая за собой дверь, я услышал негромкий смех внизу.

В те непогожие выходные я не встречался с Марией. Но в понедельник после школы мы, как и собирались, пошли в нашу бухту. Ветер дул теперь упорно и сильно, океанские валы вздымались белыми пенными ступеньками. Берег был сплошь усеян мелкими черными крабами, они едва успевали расступиться перед нами. Добравшись до нашей бухты, мы расстелили одежду прямо поверх крабов и раздавили во имя любви, наверное, тысячи крошечных существ.

Во вторник добраться до бухты было труднее. Ветер дул нам в спину с такой силой, что подталкивал нас вперед, и мы почти бежали; он взбивал берег и море в желто-серую пену, в которой невозможно было отличить одно от другого. Песок в нашей бухте оказался слишком влажным, и мы с Марией осваивали новые разновидности любви стоя, прижимаясь спинами к валунам. На обратном пути в город мы шли против ветра, с трудом втягивая в себя каждый вдох.

Я вернулся домой как раз в ту минуту, когда мистер Чэпмен куда-то снарядился.

– Пойдем вместе? – пригласил он меня. – Комендант созывает собрание насчет погоды. Мальчики уже там.

Я засомневался было, а глазки моего приемного отца забегали вправо-влево.

– В таверне собираемся, – уточнил он. – Выпьешь пинту пива.

Мог ли я устоять? Я никогда не бывал в «Таверне Святого Иуды», а разливавшийся оттуда аромат пива всегда возвращал меня в Стровен.

Кабачок был переполнен, но Джон окликнул нас – они с Джимом держали для нас места возле стойки. Вся таверна состояла из одного большого зала, довольно сумрачного, потому что окна были замазаны зеленой краской, а стены обиты темно-бурыми панелями. С длинных деревянных балок свисали фонари-«молнии». Глаза щипало от густого табачного дыма. Над высокой стойкой висела завозная голова оленя с недостающим рогом. Два бармена спешили налить всем пива, пока собрание не началось. Скоро и мы получили по кружке.

– Вздрогнем! – сказал Джон, и все Чэпмены жадно выпили, а потом стали смотреть, как я впервые пробую глоток пива.

Мне напиток не понравился. Теплый, кисловатый. Неужели кому-то доставляет удовольствие пить такую гадость? Но я улыбнулся, делая вид, будто мне понравилось.

– Видел бы ты сейчас, какое у тебя лицо, – заметил Джон.

Кружки застучали по столам: комендант вошел в бар и встал за стойкой на виду у всех. Кабачок затих.

– Спасибо всем, кто пришел, – начал он, как всегда, чуть невнятно. На стойке перед ним стоял стакан рома. В щели с воем врывался ветер, и комендант заговорил громче: – Сегодня утром я получил радиограмму с сообщением, которое меня встревожило: как вы знаете, там, – он неопределенно махнул рукой в сторону океана, – разыгралась изрядная буря. К несчастью, мы оказались как раз у нее на пути. Не стану чересчур вас пугать, но какие-то меры безопасности принять необходимо. Я бы хотел выслушать ваши предложения.

Со всех стороны посыпались воспоминания о прежних ураганах, но единственное, на чем все согласились и что все повторяли многократно: самое разумное – заколотить окна, чтобы ветер не выбил стекла.

Потом заговорил Джек Харви, один из самых старых рыбаков:

– Моя жена хотела знать, безопасно ли нам выходить в море? Или пересидеть на берегу, пока бурю мимо не пронесет? – спросил он.

Началась новая дискуссия, причем большинство молодых рыбаков кричали, что им случалось выходить в бурю и пострашнее этой. В итоге постановили, что погода сама покажет, как себя вести.

Поднял руку мистер Ригг, кладбищенский смотритель.

– Все вы знаете, что моя Марта видит то, чего не видят другие, – начал он. Он так гордился своей супругой, что никто ему и слова поперек не сказал. – Ее сильно пугает шторм. Она предчувствует что-то скверное. Говорит, лучше бы всем укрыться в крепости. А может быть, даже покинуть город и уйти в горы. Вот что она говорит.

Никто с ним не спорил, но большинство улыбалось насмешливо. Когда же Мозес Аткинсон высоким дрожащим голосом напомнил, что к советам Марты Ригг следует прислушиваться, Джон Чэпмен подмигнул мне, и все вокруг принялись друг другу подмигивать. Даже глазки мистера Чэпмена, не переставая бегать по сторонам, разок-другой подмигнули.