Русь: от язычества к православной государственности - Алексей Владимирович Лубков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В летописи также упоминаются славянские племена дулебов, уличей, тиверцев, радимичей, вятичей и кривичей. Как видим, названия почти всех славянских племен идентичны местам их обитания. В Повести временных лет содержится интересное сравнение обычаев полян с другими славянскими племенами. Разумеется, летописцу-киевлянину обычаи полян представляются более привлекательными. Поляне чистоплотны, живут в единобрачии и в большой патриархальной семье, где младшие члены целиком подчинены старшим. Такая семья составляла целое село. И, напротив, повествуя о быте вятичей, северян и радимичей, живущих также большими семьями, летописец осуждал их недостатки: вместо публичного бракосочетания – архаичное похищение невест, многоженство и грубость в общении[162]. Летописец также упомянул о выходе полян-руси с Дуная.
Сведения Повести временных лет дают основания видеть восточных славян этого времени в виде союзов ряда родственных племен, как форму организации общества, которая возникла на последнем этапе разложения родового строя. Кровно-родственные общины постепенно превращались в соседские. Однако родственные связи по-прежнему играли ведущую роль, и в территориальных (соседских) общинах прочно удерживалась идея равенства общинников.
Следует отметить, что на всем протяжении своего существования вплоть до 1917 г. община у славян не принимала частную собственность. Практиковались регулярные переделы земли между общинниками. Это означало, что внутри самой общины не выстраивалась иерархия. Община – сообщество равноправных и свободных земледельцев. Поэтому идеи, оправдывающие социальное неравенство, в славянской среде не прижились. Через тысячелетия подобная ментальность даст о себе знать – крестьянство в основной массе откликнулось на призыв большевиков построить справедливое общество без частной собственности на землю. Земледельцы свято верили, что «земля Божья, земля ничья» и принадлежит тем, кто ее возделывает.
Профессор А.Г. Кузьмин акцентировал наше внимание на том, что «у племен с кровно-родственной общиной обязательно присутствует своеобразный культ генеалогии – как племени в целом, так и отдельных родов в частности. В территориальных общинах генеалогиям не придают особого значения. Более того, у славян, как и у ряда других народов (в том числе римлян), долго не было личных имен, которые в древности носили бы магический характер. Соответственно и сами религиозные культы были и значительно проще и приземленней, нежели у племен с кровно-родственными общинами»[163].
Имя обозначает личность, а через имя идет ее некое, невольное обособление от общины и даже противопоставление себя ей. Поэтому в кровнородственных и соседских общинах не было личных имен. Это были обезличенные сообщества. Имена появляются при переходе к военной демократии и в условиях социально-классового расслоения.
Появление соседских общин вносило изменения и в характер языческих культов. Теперь они из семейных должны были все больше становиться общеплеменными в интересах единства, опирающегося на общность религиозных верований. Соседские общины по-преимуществу объединяли не большие патриархальные семьи, составлявшие целые села, а малые семьи. Прочным объединением была низшая общественная ячейка – «волость, коллектив свободных, равноправных людей, которые были одновременно и членами народного собрания… и членами ополчения, созывавшегося для защиты своей территории»[164].
Волости различались размерами территорий, но численность населения была стабильной, примерно 1000 глав семей. С увеличением численности населения волость дробилась на несколько частей с привычной, как и в первоначальной волости, жизнью. Таким путем складывался племенной союз, состоявший из однородных самоуправляющихся структур, имевших общее происхождение, а потому схожий жизненный уклад и религиозное, языческое сознание.
Появление малых семей как ячейки соседской общины положило начало имущественному расслоению в древнеславянском обществе. Однако эти процессы в силу скудности материальных возможностей шли крайне медленно. Урожайность на низкоплодородных славянских землях не превышала урожай, называемый сам-три. В этих условиях накопление материальных благ отдельными семьями шло крайне медленно. Тем не менее к Х в. в социальной структуре славянских сообществ появляются «лучшие люди», отличавшиеся от соплеменников материальным достатком, знатностью и силой рода.
Летописный рассказ о борьбе полян и древлян в середине Х в. дает сведения о разных принципах общественно-политической организации древних обществ. Летописец повествует о неоспоримых для него преимуществах древлян: главными действующими лицами в политической жизни этого племени становятся «лучшие люди», как правило избираемые на вече, а также князья – люди, отличившиеся в боях с полянами. Так, в общественно-политической жизни славянских сообществ появляются новые действующие лица – князья и их дружины, с которыми связано возвышение культа Перуна.
О влиятельных князьях и «лучших», т. е. знатных, людях упоминают Менандр Протектор (2-я пол. VI в.) и Маврикий[165]. Тем не менее определяющим в характере политических отношений славян VIII–IX вв. был союз традиционного вече с военачальниками князьями, что обеспечивало устойчивость существования самих общин и племенных союзов.
Подобное «двоевластие» сохранялось веками. Однако по мере усложнения социально-политической организации обществ развивался ненасильственный постепенный процесс все большего утверждения власти князя. С возвышением княжеской власти возвышался и традиционный языческий культ Перуна.
О сути, характере и происхождении княжеской власти среди историков бытуют различные точки зрения. Дискуссионным остается вопрос о том, что понимать под верховной властью славян в VI–X вв. Кто является ее носителем: князь, вече или родоплеменная знать? Где истоки власти князей – в народной толще, в присутствии варягов-завоевателей в социуме или во влиянии феодализирующейся племенной знати?
Могла ли Русь обходиться без княжеской власти, по-прежнему жить и развиваться на началах демократического вечевого народовластия? Вопросов много, и ответы на них не равнозначные, что во многом связано с относительной скудностью исторических источников и их авторскими интерпретациями[166].
Проблемы становления древнерусской государственности имеют обширную историографию. В XVIII в. акцент делался на монархические начала складывавшегося древнерусского государства. Для историков XIX в. характерным было утверждение, что у восточных славян второй половины IX–X в. верховную власть сосредоточили в своих руках князья. Обычно княжеская власть и община рассматривались как антиподы. В советской историографии утвердилась точка зрения о наличии у восточных славян конца V – начала VII в. военной демократии на высшей стадии ее развития, а с конца IX – середины XI в. процесса складывания раннефеодальной монархии.
В советской науке происхождение княжеской власти связывали с вождями военной демократии, которые постепенно расширили свои функции до верховных жрецов, администраторов и судей[167]. О том, что князья происходили из родовых общин и были плоть от плоти патриархальных семей, речи не шло.
В интересной и во многом новаторской докторской диссертации Игоря Васильевича Лисюченко сделан обоснованный вывод о том, что «изначальный князь – это синкретический лидер, родовладыка, непосредственный производитель (при проведении обрядов – священный земледелец), управитель, судья, предводитель на войне и, разумеется, верховный жрец своей общности»[168].
Следовательно, колыбелью княжеской власти была патриархальная семья, вначале кровнородственная община, а затем и соседская. Отсюда все более
