Уставшая от любви - Анна Дубчак

Я прикрыла подушкой пистолет и мысленно выстрелила. Мысленно. Снова мысленно. И все вокруг покрылось гусиным пухом.

Я вернулась на диван. Сердце мое колотилось. Я представила, что это я убила своего мужа. Я закрыла глаза. Вот я беру веник и начинаю прибираться, подметать, смахивать с мебели белый пух…

Я встала, когда обнаружила, что мои внутренние подсознательные видения растворились в одной четкой картинке: на голове одной из стоящих на специальной подставке красного дерева дрезденских фарфоровых статуэток, изображавшей танцовщицу в розовой пачке, повисло маленькое пуховое перышко. Как если бы это была ее шляпка с пером. Но я точно знала, что она была без шляпки.

Я подошла, взяла перо. Дунула на него. Видение не исчезло. Перо было настоящее, белое, пушистое. Оно трепетало от моего дыхания.

Я повернула голову и вдруг увидела еще одно маленькое перышко, застрявшее в складках кружевной занавески, окаймленной зелеными тяжелыми шторами.

Третье перо я обнаружила в хрустальной корзине, четвертое – на подсохшей красной розе, одной из пышного букета, подаренного кем-то из поклонниц моему мужу после спектакля.

Энергичным шагом я вошла в спальню, откинула покрывало, белое, стеганое, итальянское, и посчитала сложенные пирамидками все мои подушки. Их должно было быть шесть, а было только пять!

Значит, это все-таки я…

Я снова вернулась на диван. И когда же это произошло?

Голова моя работала на редкость ясно. Я знала, что наша память устроена таким образом, что в самых тяжелых, стрессовых случаях она может заблокировать какие-то моменты нашей жизни. Стереть – навсегда или на время.

Значит ли это, что я, которая все эти годы замужества вынашивала сценарии убийства мужа, все-таки привела приговор в исполнение? Интересно, и что же было последней каплей?

Я улыбнулась: должно быть, меня вывела из себя улыбка (точнее, приторная улыбочка) Сережи, обращенная ко мне в тот момент, когда я пообещала ему кабриолет. А может, то, с какой грубостью и даже жестокостью он взял меня там, в прихожей? Словно я была коза, а не утонченная женщина. По сути, меня изнасиловали.

Я смотрела на то место, где должен был стоять Сережа в тот момент, когда я выстрелила в него. Как он здесь оказался? Ведь когда я уезжала на дачу к Машке, Сережа спал. Вероятно, это были последние «кадры» того дня, сохранившиеся в моей памяти и связанные с мужем. А на самом деле я разбудила его, позвала в гостиную, он вошел, я подозвала его поближе, потом взяла с кресла подушку, прикрыла ею свой приготовленный заранее пистолет и выстрелила. Прямо в сердце.

Что было потом?

Я схватила эту же подушку и поспешила прикрыть рану на его груди, чтобы кровь не вытекла на паркет. Схватила труп за ноги и поволокла в гардеробную. Сколько раз я мысленно это проделывала! Мне почему-то казалось, что звук выстрела, пусть даже мой пистолет с глушителем, все же может быть услышан соседями. И вот на этот случай, если вдруг в мою дверь позвонят, я открою, притворюсь разбуженной и скажу, что ничего не слышала… И даже если мне не поверят и ворвутся в мою квартиру, то гостиная моя будет чистой, бескровной. Вот только пух… Да кто их вообще пустит в квартиру?!

Нет, нет, никто и ничего не услышал. Иначе меня бы давно арестовали. Так, а что было потом? Я, находясь в шоке, затолкала тело мужа в гардеробную комнату, в мягкость подолов платьев, прикрыв его ими. Вот откуда микрочастицы ткани, черный волос. Да это мой волос! А лепесток красной розы – розы осыпались, когда раздался выстрел или когда я тащила тело и слегка коснулась засохшего букета.

Я метнулась в гардеробную и почувствовала легкое головокружение, обнаружив примятость в ряду висящих на плечиках нарядов. В том самом месте, куда я, опять же мысленно, затолкала труп…

Раздвинув руками платья, я увидела гусиный пух, целое облачко, застрявшее в кружеве черного вечернего платья. Я прикоснулась пальцами к перьям и увидела, что они в одном месте бурые. Кровь?

Я не должна была оставить нигде кровь. Я должна была все вымыть.

Тщательно осмотрев гардеробную, я обнаружила кровь между желтыми плитками пола.

А чем я мыла полы? Тряпкой?

В кладовке я нашла ведро и принялась внимательно рассматривать его. И уже не удивилась, когда на белом пластике увидела размазанные бурые полосы. Да и тряпка для пола была новой! Совершенно новой! А где же старая?

Кажется, я сошла с ума.

А труп? Труп-то я куда дела?

По моему сценарию, я должна была вытащить его из квартиры и скинуть вниз, в овальную пасть лестничного пролета, куда сама же, в шутку, советовала строителям, делавшим ремонт этажом выше, выбрасывать мешки со старыми обоями и легким мусором. Кажется, кто-то из них даже послушался меня, потому что днем позже я собственными ушами слышала, как одна из моих соседок возмущалась тем, что строители мало того что шумят «своими дрелями и прочими ужасными машинами», так теперь еще и мусор выбрасывают в лестничный пролет, чтобы не тащить по лестнице с седьмого на первый этаж. Если я сбросила труп мужа вниз, то где была в это время наша консьержка Марина? Была глубокая ночь. Должно быть, она крепко спала. Да я же сама лично давала ей снотворное, она жаловалась на бессонницу.

Что же это получается? Я тщательно спланировала убийство, совершила его, избавилась от тела, сбросив его вниз, а после, уложив в машину и закопав в лесу в Лобанове, напрочь забыла?

Но когда это я успела побывать в Лобанове? Когда, если я сначала отправилась в Ковригино, а уж потом – в Улитино.

А что, если ни в каком Ковригине я не была, а все это выдумала, чтобы поморочить всем голову? Я уже и не знала, помнила я о том, что Машка переехала, или нет?

Я понюхала пистолет. Вроде бы ничем не пахнет. Разве что железом. И что с ним теперь делать? Странно вообще, что он по-прежнему находился в тайнике. Почему я его не выбросила?

Мысль моя полетела дальше, в Лобаново.

Итак, я отвезла труп на дачу. Взяла лопату и закопала в лесу, за садом. А фотографии? Я никогда прежде их не видела. Быть может, они выпали из кармана Сережиных брюк, джинсов? Но он же был в пижаме! Или нет… В такую жару он спал голый. Прекрасно-голый. Откуда эти фотографии? А… Должно быть, это не я его разбудила, а он посреди ночи вдруг решил мне устроить скандал, достал фотографии и швырнул мне в лицо, сказав, что все знает про меня и Юру. Но зачем бы он это сделал, если до этого спокойно спал? Может, я его спровоцировала?

Я достала коньяк, плеснула себе и выпила, закусив долькой лимона.

Потом бережно уложила рисунки моих идолов в футляр и спрятала в секретер.

Вот интересно, а что бы сказала по этому поводу Катя?

10

Я позвонила Кате около десяти часов вечера. Ну не могла я больше молчать, должна была признаться ей в своих кошмарах. Юре я пока ничего рассказывать не хотела – это могло бы повлиять на наши с ним отношения. А мне не хотелось, чтобы он меня жалел снова, теперь уже как раскаявшуюся убийцу.

Катя сказала, что ждет меня в «Цахесе».

Я приехала и нашла ее в кабинете, если так можно назвать крошечную комнатку позади кухни, где на письменном столе, скрестив кривые ножки в коричневых, с загнутыми носами, кожаных башмаках, сидела выполненная почти в человеческий рост кукла, изображавшая крошку Цахеса. Ручная работа! Подлое существо выглядело как живое. Ручки, ножки, одежда, волосы, даже проплешины на голове, не говоря уже о темных, внушающих ужас глазах. Катя на его фоне была просто сказочной красавицей.

На столе горела лампа, перед Катей стояла глиняная миска с маринованными грибами с луком, трехлитровая, наполовину опорожненная банка с солеными огурцами, а на вытянутом рыбообразном фарфоровом блюде были разложены ломти жирной селедки в кружках лимона.

– Ты не боишься, милая, что у тебя на ушах выступит соль?

– Нет, не боюсь. Знаешь, я теперь вообще уже ничего не боюсь, – сказала она как-то очень уж философски, явно рассчитывая, что я задам ей следующий, по логике, вопрос.

– Что-нибудь случилось?

– Да, я призналась Трушину, что беременна от него.

– И? – Я затаила дыхание, в душе желая, чтобы Трушин струхнул, испугался ответственности и исчез из жизни Кати навсегда. Я мысленно уже нянчила нашего маленького с Катей сыночка (или дочку). Хотя, с другой стороны, я искренне хотела Кате счастья, хорошего мужа, семьи.

– Он ужасно обрадовался, сказал, что хочет, чтобы мы создали семью. Словом, он, вообще не раздумывая, находясь в каком-то эйфорическом настроении, сделал мне предложение. Кольца, говорит, у меня нет, я же ничего не знал.

– Он любит тебя?

– Понимаешь, мы взрослые люди. Возможно, он приберег эту самую любовь, вернее, признание в любви, на другой, более подходящий момент. Говорю же, он был сильно возбужден, можно даже сказать, что был не в себе!

– А ты, ты-то согласилась, я надеюсь?

– Представь себе – да! Подумала, ну кто еще польстится на меня с такой-то рожей!