Уставшая от любви - Анна Дубчак

Я не поверила ему. Он сказал это, чтобы я приняла подарок. И я сдалась. Мысленно я уже поместила рисунки под стекло на специальном столике между двумя небольшими лимонными деревцами в «Мопра».

– Это были подарки вашим ресторанам, а это – лично вам от меня. На память. – Воронков извлек из кармана золотые серьги с крупными розовыми резными кораллами. – XIX век.

Уж не знаю, что со мной случилось в эту минуту, быть может, я просто забыла, что мне кто-то когда-либо что-то дарил, обычно подарки делала я, но я подошла к Воронкову и поцеловала его в щеку. Он, вдруг поймав мою руку и притянув меня к себе, быстро, страстно поцеловал меня, промахнувшись от волнения, куда-то мимо губ.

Я выбежала из его кабинета и вообще не помню, как оказалась уже в машине. На соседнем сиденье лежала бархатная фиолетовая коробка с рисунками, сверху – розовые, в золотой оправе, серьги. Резьба кораллов представляла собой выпуклые женские головки с развевающимися волосами. Тончайшая работа!

Сердце мое трепыхалось в груди, мне было трудно дышать. Что это было? Откуда вдруг в этом человеке столько нежности и щедрости? Неужели я привлекла его как женщина? Уж его-то заподозрить в какой-то корысти по отношению ко мне, как это было с Сережей, было невозможно, он сам богат, независим. И одинок, вероятно. И так же, как и я – мужа, мечтал убить свою жену.

Он понял меня, вот в чем дело! И, допуская это, тем не менее испытывал ко мне глубокую симпатию! Он думал обо мне, иначе откуда вдруг эти рисунки? Да он наверняка сам выкупил их где-нибудь в Париже, у антикваров!

9

Раньше я бы после такой знаменательной встречи, какая у меня произошла с Воронковым, непременно встретилась бы с Катей и все бы ей рассказала, поделилась впечатлениями. На этот раз мне захотелось оставить все в тайне. В сердце. Да и подарки пока никому не показывать и не выставлять, хотелось самой насладиться рисунками Альфреда де Мюссе и Жорж Санд. Это просто невероятно, что незнакомый прежде человек, близкий мне по духу, следил за моими успехами со стороны, восхищался, быть может, уж, во всяком случае, оценил мои усилия и вкус.

Но больше всего меня радовало другое обстоятельство: Воронков как бы раскусил меня, словно прочел мои тайные мысли и желания. Получается, что он следил не только за моими профессиональными успехами, но и за личными неудачами, знал о моих унижениях, которым я подвергалась настолько часто, насколько мой муж связывался с другими женщинами. Он сочувствовал мне, быть может, сопереживал.

Я вернулась домой и, переступив порог квартиры, быть может, в первый раз поняла, до меня дошло, что теперь здесь всегда будет тихо. Пусть меня никто не встретит (никто особенно-то и не старался встретить-приветить), зато никто и не расстроит. Что вот как оставила я квартиру, такой же я ее и найду. Все вещи будут лежать на месте. В ванной на полу не будут свалены грязная одежда и мокрые полотенца (уж не знаю, откуда у Сережи были такие странные замашки и привычки, как будто бы нельзя было все сложить либо в стиральную машинку, либо в специальную корзину для грязного белья). В кухне в раковине не будет грязной посуды (Сережа не давал себе труд сложить ее в посудомоечную машину). В спальне постель будет аккуратно застелена (Сережа ни разу за всю нашу совместную жизнь не убирал постель). Список его недействий, направленных на поддержание порядка в доме, можно было бы продолжать до бесконечности. И еще один важный момент: вот сколько денег есть на моих счетах, столько их и будет до тех пор, пока я сама не сниму их и не потрачу на себя. На себя, а не на него, на его друзей, любовниц.

Я приняла душ, набросила на плечи тонкую хлопковую тунику, села на диван в гостиной и осмотрелась.

А если бы решила его застрелить?

Я вспоминала наш разговор с Катей, когда я, находясь в особенно тяжелом психологическом состоянии, узнав о том, что Сережа встречается с Леной Юдиной, придумывала убийство мужа.

Этот вопрос задала мне Катя. Она вела себя как преподаватель, задающий коварные вопросы, чтобы завалить студентку. Рассматривались различные варианты убийства. Отравление я сразу же отмела, поскольку не хотела, чтобы Сережа захлебнулся в собственной рвоте. Да и душить его я не собиралась, и сил не хватило бы, да и не эстетичные все эти убийства. А вот выстрелить в грудь – совсем другое дело. Быстро и наверняка. Вот разве что кровь придется отмывать. Но если рану сразу же прикрыть тряпкой, полотенцем, то можно обойтись, что называется, малой кровью.

– Если бы я решила его застрелить, то сделала бы вот здесь, в этой гостиной, – отвечала я бойко, как хорошо подготовленная студентка.

– Почему?

– Да потому, что, во-первых, эта квартира раньше принадлежала музыкантше, и вот здесь, в углу, стоял кабинетный рояль. И вот она, эта Ирина, концертирующая пианистка, чтобы не портить отношения с соседями, сделала звукоизоляцию стен. Я с ней разговаривала, она очень продвинутая современная дама. Так вот, все стены этой квартиры обшиты сначала матами из базальтовых волокон, которые, в свою очередь, были обложены перфорированными акустическими панелями. Она могла заниматься на рояле круглые сутки, и ее никто не слышал!

– И?

– Застрелила бы я его в гостиной еще и потому, что она находится в центре квартиры, что делает звук выстрела вообще не слышным.

– А может, еще и через подушку?

– Да, еще и через подушку. Правда, не представляю себе, как это будет выглядеть…

– Просто подойдешь к нему с подушкой в руках и выстрелишь.

– Куда, в голову?

– Нет, что ты, его куриные мозги разлетятся по всей квартире!

– Еще скажи, что забрызгают все вокруг… Что тебе жалко стены, картины, но не Сережу…

– Ты сама начала… – поджала губы Катя.

– Извини.

– Ты сейчас глушишь коньяк в моем обществе, а он пьет шампанское в компании со школьницей. И вернется домой только под утро, а то и вовсе не вернется, позвонит тебе и скажет, что у него съемки.

Она медленно, но верно подливала масла в огонь. Чистая провокация. И очень опасная.

Помнится, я тогда с бутылкой в руке остановилась посреди гостиной и свободной рукой сделала движение, как если бы держала пистолет – выстрелила: пиф-паф!

– Думаю, одного раза достаточно, – на полном серьезе заметила Катя.

– Знаешь, мне иногда кажется, что ты ненавидишь его больше, чем я.

– Я вообще не испытываю к нему никаких чувств. Но когда ты начинаешь рассказывать что-то о ней, он причиняет тебе боль.

Если бы не наше с ней железное алиби, я бы могла предположить, что Сережу убила Катя, моя лучшая подруга. Однако мы с ней горазды убивать лишь в мыслях. До сих пор не поняла – хорошо это или плохо. Думаю, что хорошо. На свете есть куда более интересные дела, чем убивать изменщиков-мужей. Можно, к примеру, коллекционировать рисунки Жорж Санд…

Я разложила рисунки на диване и рассматривала их. Сколько жизни было в них, сколько недосказанности и одновременно какой-то точности в изображении характера, эмоции. Взять хотя бы Листа, страстного (иначе и не скажешь!) пианиста! Брызги музыки, нот, музыкального блеска, звуков!

Но как же многогранна Жорж Санд. Ее руки, ее мозги, ее сердце – все можно было отлить в золоте и положить под стекло в музее на улице Шапталь в Париже, в особняке, прежде принадлежавшем голландскому художнику Ари Шефферу, удивительному и интереснейшему человеку, устраивавшему в своем доме вечера, где любили бывать Шопен, Лист, Ламартин, Делакруа, Диккенс, Тургенев, Россини и, конечно же, моя любимая Жорж Санд. Целый этаж музея сейчас отдан Жорж Санд. К счастью, ее внучка, Аврора Лот-Санд, наверняка гордившаяся ею, передала музею ценную коллекцию вещей, доставшихся ей от знаменитой бабушки. А отделка одной из комнат музея полностью повторяет знаменитый салон в имении Ноан, где Жорж Санд проводила время со своими родными и близкими друзьями.

А что останется от меня? Мои рестораны? Что ж, это тоже немало. Вот только кому все это оставить? Юрочке как самому молодому и самому близкому моему другу? Что ж, если у меня не родятся дети, то я так и сделаю. Хотя родить-то можно и от Юрочки, да только зачем ему, совсем юному человеку, ребенок? Он, конечно, человек ответственный и будет несомненно счастлив, что стал отцом, тем более что он любит меня. Но пройдут годы, я стану старая и еще более некрасивая, и Юра будет тяготиться мною, и так же, как и Сережа, встретит юную барышню, в которую влюбится… А я уже не смогу бороться за свое счастье.

Я вдруг поняла, что стою посреди гостиной, как тогда, в тот день, когда я выплескивала на Катю свое желание убить мужа, и в одной руке у меня самый настоящий пистолет. Заряженный Юрой. А в другой – подушка. Призрак Сережи появился передо мной во всей своей красе. Нежная улыбка его принадлежала теперь уже не мне, а всем тем, другим женщинам, которых он любил и которые любили его. Он смотрел как бы мимо меня, в тот слой жизни, куда мне вход был запрещен, тот слой жизни, куда был вхож только Сережа со своими девушками. И я слышала за спиной их смех, они смеялись надо мной.