Лёд - Эд Макбейн

Но на самом деле я Чен, а не Чан.Вы слыхали про детектива Чарли Чана?

Те же самые слова он говорил много лет назад.

Ей захотелось плакать.

– У знаменитого детектива, – сказал Чен, – были глупые дети. – Он снова рассмеялся. – У меня тоже глупые дети, но я не детектив... – И вдруг он остановился, широко раскрыл глаза и воскликнул: – Жена детектива, вы – жена детектива! Я вам сделал бабочку! Черную бабочку!

Она кивнула, расплываясь в улыбке.

– Вы не можете говорить, так? Вы читаете по губам, так?

Она кивнула.

– Ну вот... Хорошо... Как у вас дела, мадам? Вы по-прежнему такая же хорошенькая, самая красивая женщина из всех, кто приходил в мой салон. И на плече у вас по-прежнему бабочка?

Она кивнула.

– Самая красивая бабочка, какую я сделал в жизни. Симпатичная крохотная бабочка. Помните, я хотел сделать большую?А вы сказали: нет, хочу маленькую. Я сделал крохотную, изящную черную бабочку. То, что надо для женщины. Очень сексуально, когда без тесемок. А муж ваш тоже считает, что это сексуально?

Тедди кивнула. Она стала показывать что-то руками и остановилась. С ней часто так бывало. Тут она указала на карандаш с бумагой на прилавке.

– Хотите поговорить, так? – произнес Чен и, улыбаясь, пододвинул к ней бумагу и карандаш.

Она взяла карандаш и написала:

«Как у вас шли дела все это время, мистер Чен?»

– Ах, знаете, не слишком хорошо, – сказал Чен.

Она смотрела на него вопросительно.

– Старик Чарли Чен подцепил большую "Р", – сказал он.

Она не сразу поняла.

– Рак, – сказал он и тотчас увидел потрясенное выражение у нее на лице. – Нет-нет, мадам, не волнуйтесь, старик Чарли отлично держится. – Он продолжал смотреть на нее. Она постаралась не заплакать. Она оценила достоинство старика: она не станет плакать о нем перед ним. Она раскрыла ладони. Она покачала головой. Она слегка приподняла брови. Она увидела по лицу и глазам Чена, что он понял, как она сочувствует ему.

– Спасибо, мадам, – сказал он и импульсивно взял обе ее руки в свои. Он улыбнулся. – Итак, зачем вы пришли к Чарли Чену? Напишите, что вам угодно, хорошо?

Она взяла карандаш и стала писать.

– А-а, – сказал он. – А-а. Отличная идея. Очень здорово. Хорошо, отлично.

Он следил за движением карандаша.

– Очень хорошо, – сказал он. – Идемте туда. Чарли Чен очень рад, что вы пришли. Сыновья-то мои уже переженились. Старший – врач в Лос-Анджелесе. Главныйврач! – сказал он и рассмеялся. – Психиатр! Вы поверите? Мой старший сын! Двое других сыновей... Проходите, мадам... Двое других сыновей...

Из окна, за которым стоял капитан Сэм Гроссман и смотрел вниз на улицу Хай-стрит, было видно почти всю деловую часть города, или даунтаун. Новое здание штаб-квартиры департамента полиции было сделано почти целиком из стекла (так казалось со стороны), и Гроссман иногда думал о том, не следит ли кто за ним снизу, с улицы, когда он выполняет будничную, текущую работу – например, как сейчас, пытается дозвониться в 87-й участок. Кстати, это будничное занятие очень раздражало его. На самом деле Гроссман считал свою работу в лаборатории не будничной, а, наоборот, важной и захватывающей, но в последнем он не признался бы никому, разве что жене. Абонент был по-прежнему занят. Он снова набрал номер. И опять – «занято». Вздохнув, Гроссман положил трубку и взглянул на часы. «Сегодня мне вообще не надо быть здесь, – подумал он. – Сегодня воскресенье».

Он сегодня был здесь, потому что кто-то думал, что было бы забавно повторить резню в Валентинов день в этом городе вместо Чикаго, где она случилась в 1929 году. Если память Гроссману не изменяла, то случилось тогда вот что. Несколько хороших ребят из банды Аль Капоне поставили к стене гаража безоружных, но тоже хороших ребят из банды Багса Морана и изрешетили их из автоматов. Вот это была резня! А также отличная шутка: все ребята Капоне были переодеты в полицейских. Некоторые шутники в Чикаго в ту пору утверждали, что бандиты всего лишь вели себякак полиция, но это просто умозаключение. Тем не менее в девять утра – по наручным часам Гроссмана это произошло три часа назад – несколько человек, одетых в полицейскую форму, ворвались в гараж, в котором базировались не торговцы контрабандными спиртными напитками, а торговцы наркотиками, попросили их встать к стенке и хладнокровно перестреляли всех. Один из убийц нарисовал на стене краской из аэрозольного баллончика большое красное сердце. Убийцы даже не потрудились забрать около четырех килограммов героина, который обрабатывали наркодельцы, когда они ворвались. Может быть, убийцы полагали, что красное сердце на стене и красная кровь на полу хорошо оттеняют девственно белый героин на столе – чистый и не расфасованный. В любом случае на Нижней платформе (так назывался район, ближний к Старому кварталу) лежали семь трупов. В каждом трупе были пули, и эти пули были извлечены и отправлены в лабораторию, так же как и пустой аэрозольный баллончик, отпечатки пальцев из разных мест, соскобы краски с фонарного столба у гаража, видимо, содранной, когда машина с убийцами въехала задом в столб – на тротуаре остались осколки задних габаритных фонарей. Все это предстояло исследовать в лаборатории в погожее воскресное утро.

Гроссман снова набрал номер.

Ведь бывают же чудеса! Телефон не был занят!

– Восемьдесят седьмой участок, Дженеро, – ответил раздраженный голос.

– Пожалуйста, попросите детектива Кареллу, – обратился к детективу Гроссман.

– Он может вам перезвонить? Мы сейчас очень заняты.

– Я не мог дозвониться к вам десять минут, – возразил Гроссман.

– Да, у нас все линии были заняты, – сказал Дженеро. – Все черти из ада рвутся к нам. Назовите ваше имя, и он вам перезвонит.

– Нет, скажите ему мое имя и скажите, что я на проводе, -настойчиво сказал Гроссман.

– Очень хорошо, как вас представить, мистер? – несколько дерзко спросил Дженеро.

– Капитан Гроссман, – сказал Гроссман.

– Сейчас соединю, сэр.

Гроссман услышал, как трубка легла на твердую поверхность. Были слышны крики, шумный гомон, как обычно в 87-м, даже в воскресенье.

– Детектив Карелла, – сказал Карелла. – Чем могу помочь, сэр?

– Стив, это Сэм Гроссман.

– Сам? Он сказал мне, что звонит капитан Хэльтцер.

– Нет, это капитан Гроссман. Что у вас происходит? Кричат так, будто началась третья мировая война.

– У нас делегация возмущенных граждан, – сказал Карелла.

– Чем возмущены?

– Кто-то делает «большие дела» у дверей чужих домов.

– Только не присылай мне образцы, – сразу сказал Гроссман.

– Тебеэто может показаться забавным, – сказал Карелла, понизив голос, – как и мне. Но вот жители дома номер 5411 по Эйнсли вовсе не считают, что это забавно. Они явились сюда всей толпой и требуют действия от полиции.

– Что они хотят, чтобы ты делал, Стив?

– Чтобы я схватил Наглого какуна, – сказал Карелла, и Гроссман расхохотался. Карелла тоже засмеялся. Сквозь смех Кареллы Гроссман слышал, как кто-то кричит по-испански. Ему показалось, что он расслышал слово mierda[4].

–Стив, – сказал он, – мне не хочется отвлекать тебя от «больших дел»...

Оба снова расхохотались. (Согласно исследованиям социологов, полицейские обожают «фекальный» юмор.) Они смеялись, наверное, целые две минуты, и все это время слышались крики возмущенных граждан. Наконец смех прекратился. Утихли также испанские голоса.

– Куда они все вдруг делись? – спросил Гроссман.

– Пошли по домам! – сказал Карелла, и они снова рассмеялись. – Дженеро сказал, что организует засаду. Ты можешь себе представить, как восемь полицейских сидят в засаде и ждут, когда хулиган покажет задницу двадцати шести квартирантам-"латиносам"?

Гроссман смеялся до коликов. Прошло еще две минуты, в которые ни один из двоих не мог говорить. Не всегда бывало так весело, когда Карелла с Гроссманом разговаривали по телефону, но оба были счастливы в такие минуты. Обыкновенно Гроссман вел себя более строго с детективами. Он был высокий, с серьезными голубыми глазами за стеклами очков без оправы и в большей мере напоминал фермера из Новой Англии, нежели ученого, а его манера проглатывать слова отнюдь не рассеивала это впечатление. У человека, оказавшегося в стерильной чистоте лаборатории лицом к лицу с Сэмом Гроссманом, возникало чувство, что если спросить его, как доехать до соседнего города, то он скажет, что отсюда туда не добраться. Однако очень часто, вероятно, потому, что ему так нравился Карелла, Гроссман забывал, что его работа была неразрывно связана с насильственной смертью.

– Насчет сумочки, – сказал он, и Карелла сразу понял, что он перешел к делу.

– Этой Андерсон? – спросил он.