Мокруха - Джон Ширли

Констанс съела большую часть стейка, хотя есть ей совсем не хотелось. Она опасалась того, что Эфрам с ней сделает, откажись она есть. Они останавливались в «Сиззлере» уже вторую ночь подряд. Прошлой ночью они заказали ужин из креветок (в меню значилось: «Принесём столько, сколько сможете съесть»), и Констанс заявила, что не голодна. Тогда Эфрам хлестнул её Наградой, как электрошокером, и наслаждение нарастало в ней всё время, пока она смотрела на креветки, а потом ела, ела и ела, очищая блюдо за блюдом, а он сидел и безмолвно хохотал, да так, что бока тряслись, глядя на неё, подстёгивая её болевым хлыстом, стоило ей пожаловаться, что у неё желудок переполнен, подстёгивая хлыстом наслаждения, когда она ела ещё, так что даже большие парни, сидевшие в ресторане, парни, которым ничего не стоило опустошить пять тарелок за раз, изумлённо уставились на девушку, когда она пошла за седьмой порцией, и ей хотелось плакать, но Эфрам не отпускал, он заставлял Констанс есть торопливо, жадно, чавкая и причмокивая, пока её не вырвало полупереваренными, полупережёванными креветками, и она запачкала весь стол, и он заставил её вылизать часть стола, и возНаградил её за это, и никто в ресторане не осмеливался подойти к ней и сказать, чтоб перестала, и когда они уходили, Эфрам расплатился стодолларовой купюрой, носившей следы её рвоты, засунул кассирше в стойку и сказал: «Просто извините за это отвратительное зрелище», и она снова попыталась от него сбежать, и он опять наказал её за это, омерзительно, пока они уезжали...

И этой ночью она съела свой стейк.

Она выглянула в окно, посмотрела на уличные огни. Под тяжёлым, стально-индиговым небом парами тянулись придорожные фонари. Ближе к ресторану виднелись вывески мотеля, заправки и фастфудов. Это место было так похоже на предыдущее виденное ими, что казалось, будто и дня не прошло вовсе, а они не проехали сотни миль.

— Давай, Констанс, — сказал Эфрам вслух, когда намеченный им молодой человек встал и направился к двери.

Они пошли следом. Констанс захотелось предупредить несчастного, но она даже не попыталась этого сделать, потому что знала, что Эфрам ей всё равно не позволит.

А почему бы она должна его предупреждать? (Её собственная мысль? Эфрамова? Она больше не знала.) Зачем ей это? Она увидела мир таким, каким не видела никогда прежде. Даже сидя и глядя в телевизор вместе с Эфрамом, она познавала мир с совершенно иной стороны.

— Ты только подумай, — говорил Эфрам. — В Эфиопии правительство убивает тысячи своих подданных. Наше собственное правительство потакает красным кхмерам, на чьей совести миллионы невинных жизней. Ты только глянь, как травят нас промышленники — а ведь все знают, что фабричные выбросы отравляют воздух и воду, и люди умирают из-за этого, но индустриальные воротилы не ведают жалости, и мы слишком привыкли к своему комфорту, чтобы воспротивиться им. Ты только подумай: сколько тысяч женщин насилуют каждую неделю? Сколько убивают? Скольких детей запирают в туалетах и ебут там, превращают в сексуальных рабов? Скольких? Сколько народу делает деньги на нервно-паралитических ядах? Ты только посмотри! Изобретатель нейтронной бомбы вещает по CNN, что мы обязаны использовать её против врагов, и аж светится от радости! И скольких ещё мы истребим по его милости? Констанс, ты меня вообще слышишь? Каждый день во всём мире от голода умирают пятьдесят тысяч детей! Подумай только о масштабе страданий! На Цейлоне, в Бирме, в Гватемале людей мучают и убивают по воле правительства — но ведь мы в безопасности, к чему нам здесь об этом знать? А так ли это? Какой у нас выбор? Если нас не забьют до смерти бейсбольными битами, если мы не умрём от рака рядом с какой-то АЭС, то... что нам остаётся? Какова наша Награда? Телевизор и пиво! А потом — смерть! Или ещё хуже: заточение в психушках или домах престарелых. Медленная, мучительная, ужасная смерть! Уничтожение! Констанс, да будем же наконец собой самими! Давай по крайней мере поохотимся всласть, пока сами не стали добычей! Давай возНаградим себя чужими муками вместо того, чтобы страдать! Зачем скрывать правду? Мир сотворён для убийств!

Он всё это сказал, но она не была уверена, что хоть слово прозвучало вслух.

— Привет, — сказала она красивому молодому человеку в джинсовой куртке.

Она подошла к нему на парковке за мотелем.

— Как тебя зовут?

Он посмотрел на неё, потом на Эфрама, потом снова на девушку.

Он клюнул.

— Деррил. А, м-м, это...

— Элоиз. А это Бенни. Мы, ну как тебе сказать, немножко пресытились, и мой приятель любит смотреть...

Глаза Деррила расширились, он покраснел, что-то пробормотал, переминаясь с ноги на ногу, и наконец выдавил:

— Ну, э-э, это так странно... вау...

— Ему, собственно, даже не обязательно смотреть. Он согласен просто послушать. Он посидит в ванной. Люди всё равно тебя услышат. В соседнем номере.

— И то правда. Какая мне разница?

Она так и видела, как он прикидывает похвастаться этой историей перед друзьями. Про странного старикашку и его не менее чудаковатую содержанку.

Деррил глянул на стоящего в паре шагов Эфрама. Тот не смотрел на парочку, но только на звёзды, проступившие в разрыве облачности. Эфрам часто смотрел на звёзды и, казалось, видел там много странного. Иногда он с ними разговаривал.

— Э... — начал Деррил. — У тебя или?..

— У тебя, — сказал Эфрам, не сводя глаз со звёздного неба. Деррил повёл их. Открыл дверь. Впустил их обоих.

Он не переставал мяться и смущаться. Констанс это едва заметила, ведь Эфрам запустил ей в мозги мягких змеек наслаждения, позволил им сползти вниз по хребту, перебраться через таз, опять подняться, охватить пустоту, которую она привыкла называть сердцем... она даже не подозревала, что там так пусто... она сняла одежду и выпила немного Blue Nun[26] Деррила, дала ему поласкать своё тело, перекатилась и села сверху...

— О да, — простонал он, — я люблю девушку сверху.

Констанс ни о чём не думала, она просто делала то, что диктовали ей блестевшие звёздным светом пальцы кукловода Эфрама изнутри мозга. Они там чувствовали себя так же вольготно, как рука в облегающей перчатке. Констанс воткнула себе в вагину член Деррила (и за это её вознаградили импульсом наслаждения, от которого у неё спина выгнулась дугой, но Деррил ошибочно решил, что наслаждение доставлено им самим), не глядя протянула руку за