Февраль - Коля Николаев

-Очнулся! - Вскрикнула Лидия со вздохом облегчения.

Над Юрием склонились три внимательных тревожных лица.

- Как чувствуете себя? - Спросил Петр Павлович.

- Нормально, - растерянно ответил Юрий, открывая глаза и припоминая прошедшие события.

- Когда кушали последний раз? - Спросила Татьяна Макаровна.

- В две тысячи девятнадцатом году второго февраля у друга на Урале, - не врал Юрий.

Склонившиеся над ним переглянулись.

- Вот говорили мы вам, нельзя сразу больше нормы брать, - запищала Лидия тоненьким голоском.

- Чая ему сладкого принесите и хлеба, - распорядился Петр Павлович.

Лидочка бросилась выполнять.

- Галлюцинации, - вздохнула Татьяна Макаровна.

- Но при всём при этом, - не двигаясь и продолжая так же склонившись над ним внимательно всматриваться в пациента, проговорил врач, - при всём при этом вы нам здорово помогли. Двадцать пять литров мы сегодня будем переправлять. Это почти рекорд для города.

Юрию принесли малюсенький кусочек белого хлеба, чему он несказанно обрадовался и удивился, и травяной чай. Хлеб был мягкий, пахнувший печью и миром, а чай сладкий, горячий, этот вкус он уже почти забыл здесь. Никогда бы не подумал он раньше, что такое блаженство может принести сладкий чай. Отпил, закрывая от наслаждения глаза, смакуя во рту появившуюся сладость. А кусочек хлеба был настолько мал, что Юрий держал его на ладони, даже не зная, как съесть - откусывать или просто проглотить.

В коридоре слышалась беседа на повышенных тонах. Петр Павлович отчаянно спорил с человеком, который говорил очень низким простуженным голосом. Став невольным слушателем, Юрий понял из разговора, что приехали за кровью. Но кровь была слишком ценным грузом и одни ящики в машинах не перевозились, их нужно было удерживать, оберегать, чтобы доставить в целости, не пролив ни капли, а для этого требовался сопровождающий. И иногда, когда не хватало людей, просили для сопровождения кого-нибудь из института. Из одной такой поездки медсестра не вернулась, это Юрий понял по разговору. Петр Павлович сердился и возмущался:

- Никого не дам, мои специалисты на вес золото, каждый дорог как никогда. Людей мало. Не дам.

- И у меня людей нет, а доставить надо. Давай, Петр Павлович, думай. - отвечал простуженный голос и закашлялся.

- Это ты думай. А моих и не проси больше. Мы свою часть работы сделали. Дальше сами. А своих я не дам, вот хоть режь меня, хоть суди - не дам! - Стоял на своем врач.

- Да пойми ты, - доказывал простуженный голос, - потом и ты, и я в виноватых будем ходить. Груз доставить надо и доставить в целости, как это будет сделано - никого не волнует. А спросят результат с нас с тобой.

- Хоть что пусть спрашивают, никого из сотрудников не дам, - уперся врач.

- Я могу! - Разрезал голос Юрия на миг воцарившееся молчание. В палату, дернув дверь, заглянул Петр Павлович и мужчина в военной форме.

- Я могу и хочу поехать, чтобы не трогать ваших сотрудников. И я мужчина, и детей у меня нет, - приводил он аргументы.

- Кто таков? - Обратился военный к Петру Павловичу, перебивая неугомонного пациента.

- Донор наш, - отозвался тот, повеселев, что кажется проблема решается, - сегодня столько крови насдавал, чуть сам не уходился...

Военный вопросительно взглянул на Петра Павловича, тот поспешил оправдаться:

- Девчонки молоденькие, но разъяснительная работа проведена, в действиях персонала никаких противозаконных действий не установлено, - и быстрее перевел разговор, - а парень молодец....

Военный опять перебил:

- Воевал?

Юрий, уже пройдя ранее квест с этим вопросом, ответил, как его учила Анюта:

- Да, на Синявинском, в городе с третьего февраля, контузия. Приехал к матери, но она сейчас эвакуирована...

Военный утвердительно кивнул:

- Собирайтесь.

Медицинский персонал засуетился, готовя коробки с банками и ампулами. Юрий, дожевывая хлеб, одевался.

Выехали, уже смеркалось. Путь оказался не близкий, ехали довольно далеко, за город, среди тоненьких заснеженных берез - и русскость, и трагизм. К берегу, минуя табличку "Ленфронт", прибыли уже в темноте. Ветер упорно не смолкал, подсвистывал.

Кругом белое ледяное поле; ощущение, что весь мир на огромной планете - это только вот этот укатанный снегом лед. Да еще небо, которое, если ступить несколько шагов вперед, то видится, что словно упало на снег там вдалеке, и лежит грузное, темное, отрешенное.

Из белой широкой палатки женщины с детьми и кулями грузились в некрытые полуторки. Военный, выпрыгнув из кабины и размашисто прошагав вокруг машины, подошёл к Юрию, указал рукой в конец уже выстроившейся колонны:

- Степан, к захар иванычу грузись, он тут сегодня один.

Юрий подхватил одну из достаточно увесистых перемотанных тканевыми лентами коробок, припер ее к машине. Водитель, опершись на сколоченную из дощечек дверь, устало наблюдал за погрузкой.

- Ты Захар Иванович? - Спросил Юрий, аккуратно пристраивая коробку на сиденье в кабину.

- Я Николай, - опешил водитель, курносый широколицый парень, такие обычно бывают веселыми, добродушными в жизни.

- А где Захар Иваныч? - Искренне, даже немного испуганно воскликнул Юрий.

Водитель прищурился, внимательно