Февраль - Коля Николаев

жизнь хороша, или кричали в небо забрать нас – это ничего не меняло в общем мироздании.

Здание с забитыми окнами встретило его уже более радостно, чем в первый раз, то есть уже чувствовалось что-то не совсем чужое. И Юрий уверено зашел внутрь, сразу направился в глубь коридора к небольшой двухстворчатой двери. Тоненькая шустрая Лидия, спускаясь по лестнице, увидела его.

- Вы что-то хотели? - Остановила она его

Юрий обернулся.

- А, это вы! - Узнала Юрия, - Что- нибудь оставили, талоны потеряли, что? - Спрашивала Лидия.

Он отрицательно помотал головой:

- Нет. Я хочу, чтобы вы вяли у меня кровь.

Лидия мягко попыталась отказать:

- Что вы, не положено. Вы утром сдавали. Сейчас проходите недель через пять-семь, раньше никак нельзя.

Но Юрий настаивал:

- Через пять недель я уже и сдохнуть здесь могу, берите сейчас.

И про себя: "Должна же быть от меня какая-то польза".

Он снял тулуп, шапку сунул в рукав и уверенно пошел в кабинет.

-Стойте! - Закричала Лидия, бросаясь за ним.

На крик появилась врач, неизменно строгая, и в своих изящных очёчках.

-Что происходит? - Спросила она и бесцеремонно к Юрию, - покиньте здание, не нужно здесь наводить свои порядки....

- Он кровь пришел сдавать. А утром ведь сдавал. Не положено так, Татьяна Макаровна! - Затароторила Лидия.

Но Юрий, не слушая и не подчиняясь им, зашёл уже в кабинет и улёгся на кушетку:

- Берите кровь. Я никуда не уйду, пока вы не возьмете, - заявил он вошедшим следом за ним женщинам.

- Гражданин! Юрий! - Попыталась Лидия возражать, но Татьяна Макаровна сделала ей знак рукой: приступай к своей работе.

Юрий приподнялся на кушетке и, не сбавляя высоты голоса, проговорил:

- Двойную норму!

Жалеть себя, на что-то надеяться, думать о каких-то граммах крови сейчас, когда вся его помощь своей стране и истории может состоять только вот в этих граммах, было как-то мелочно, посчитал он.

На этот возглас даже Татьяна Макаровна хотела возмутиться, но неугомонный донор так свирепо - решительно сверкнул взглядом, она махнула Лидии и вышла.

По тоненькой трубочке стекали бардовые капли. Кругом тишина. Юрий повернул голову и следил, как капли тягуче, неуверенно ползли по стенкам трубки, потом решительнее, смелее, и думал: какой всё-таки театр наша жизнь. Ведь все пьесы давно написаны. И мы даже их знаем от начала и до конца. И ведь все они практически одинаковы: рождение, детство и взросление, смерть. И никому не дано переиграть или поспорить с этим неизвестным и великим сценаристом, и никому еще не удавалось переписать начало и конец пьесы. А раз так - важно ли, что там будет между этими двумя действами? И отвечал себе: важно, еще как важно, ведь это единственно, что ты сам можешь написать на пока еще пустых листах.

Потом ему представилась картина широкой огромной дороги и всё яснее осознавал и представлял физик эту картину. Вот, год назад, он идёт с толпой по асфальтированной дороге к напечатанным на листе целям, плохо читаемым издали. Дорого хорошая, гладкая, иногда, правда, встречаются лужи и ухабы, но по краям вообще кажется непролазный буерак, и все думают, что уж лучше здесь идти, чем ползти туда, и никто не знает, что там за буераком дальше. Поэтому никто не рискует, все движутся вперёд; из лужи что? встал – обсох и дальше пошёл, ухаб обойти можно, а сойти с дороги как-то страшно. И ты можешь быть несогласным в чём-то с толпой, недовольным, выкрикивать и ругаться, можешь даже заразить своим негативом идущих рядом, но как бы ни было - ты продолжаешь идти со всеми. И ты не смеешь, даже не представляешь, как это – остановиться, когда все продолжают идти, остаться одному или свернуть на обочину. Есть также вероятность, что если остановишься, то толпа просто сметёт единицу.

Физик всё ещё видел себя в толпе, но уже не в гуще, и пока не решительно и мощно развернувшимся от неё, а где-то в самом-самом конце у обочины, замедляющим шаг, любопытно раздвигающим старый колкий буерак.

Потом он остановился и подошёл к стене зарослей на обочине, стало любопытно, что там за ним. Толпа шла вперед, он это видел, но не стал догонять, осторожно ступил вперед. Ноги провалились в болотистую траву, но он шагнул дальше - идти можно. Колкие листья и сучья зацепились за одежду и волосы, словно запрещая двигаться дальше, но он упорно пусть и медленно пошел вперед, отодвигая их. Поднял голову и вдруг из-за спутанных высоких кустов мягкий яркий свет обволок и его самого, и душу. Он остановился, принимая эту нежность природы, и растворился в ней....

Юрий, видимо, отключился и доставил хлопот медикам, потому что, открыв глаза, увидел взволнованную Лидию, трясущую его за плечи, Татьяну Макаровну с какими-то баночками и ватой и мужчину средних лет, как выяснилось, главного здесь Петра Павловича. Он возмущался и шепотом ругался на своих сотрудниц, не стесняясь в выражениях:

- Курицы, как первый день на работе, вы норм не знаете, вы правила не знаете, концлагерь устроили? Под трибунал метите? Советских граждан гробите? Меня хотите извести, дуры...

- Ничего не могли с ним сделать, - стойко и спокойно отвечала Татьяна Марковна, видимо привыкнув к буйному и вспыльчивому характеру главного врача, - буянил. Куда мы, женщины, против него. К тому же он не истощён, показатели все в норме. ..

- Всё равно, -