Февраль - Коля Николаев

просиживать около подъезда своего дома, не скрываясь ни от снега, ни от бомбёжек, приговаривая, что чему суждено, то и сбудется. Рядом Капитолина Сергеевна строила предположения о местонахождении Ани. Федор Валерьянович же осторожно намекал ей, что сгинуть в теперешнем городе немудрено. Ночи стояли морозные – раз, а может где и под обстрел попала – два.

- Сгинула, скорей всего, девка, - шмякал он своим впалым ртом, - не вой, Капа, не вой. Такая вот нынче беда, Капа…

И Капитолина Сергеевна, не выдерживая уже этой неизвестности, отправилась оплакивать Анюту. Так было легче; легче, чем напрасно надеяться. Она достала и принялась перебирать довоенный альбом, местами уже с выдернутыми для растопки листами, вспоминать своих и Анютину маму, прося прощения над Антонининой карточкой, что и её, как и свою доченьку, не уберегла.

Юрий поднялся в "свою" комнатку. Для чего он здесь? Кто он здесь? Зачем он здесь? И что сейчас делать? Ложиться и медленно застывать в этом промозглом городе? Ложиться и умирать от голода? Это жуткое чувство застилало сознание, хоть вой. Неожиданно он вспомнил - бутылка водки. Юрий соскочил с кровати, глянул в укромное место, где прошлый раз спрятал бутылку -между ножкой кровати и стеной шкафа. Место не то чтобы сильно надежное, но сразу не заметишь. Бутылка была там. Жадно отпил несколько глотков. То телу побежало тепло, приятно закружилась голова. Но есть захотелось еще сильнее. Юрий подумал: а что если обменять это сокровище на хлеб? Ведь где-то в городе должны действовать черные рынки.

Он сунул бутылку в карман тулупа, и, придерживая ее рукой, спустился вниз. Старик так и сидел на каменной груде.

- Федор Валерьянович, - спросил Юрий, наклонившись к нему, - скажи, одолженье сделай, где черные рынки найти....

К удивлению Юрия старик не зашептал и не испугался, а указал на дома соседней пересекающей улицы:

- Туда до сто третьего дома дойдешь, поворот, красивое большое здание, оно целое еще, ты его сразу увидишь, и под арку. Там всегда народ. Постоишь, присмотришься....дальше сам разберешься.

Федор Валерьянович с настороженным любопытством поднял глаза, посмотрел Юрию прямо в лицо:

- Что у тебя продавать то? Зачем туда собрался?

Юрий не выдержал взгляда, ответил, уставившись вдаль, куда указалстарик:

- Так, похожу, может чего выменяю...

И зашагал вдоль по улице, не вынимая руки из кармана тулупа.

Под аркой действительно было оживленно, несколько женщин стояли в глубине двора, открыто наблюдая за всем происходящим. Грузный, довольно хорошо одетый мужчина сидел на вещах, разложенных прямо на снегу в самом центре дорожки. Ещё несколько человек сновали туда-сюда. Кто-то просто сидел на санях, непонятно чего ожидая. Юрий растерянно остановился, немного не так представлял он себе рынок, пусть и подпольный. К тому, что он увидел слово "рынок" вообще никак не подходило.

Мимо Юрия, непонятно откуда вынырнув, размашистой быстрой походкой прошел усатый мужчина, в обычной серой фуфайке и довольно сильно толкнул его плечом. Юрий удержался на ногах, но завозмущался:

- Поаккуратней нельзя, любезный.

Мужчина с усами моментально отреагировал на это и, развернувшись, образовался рядом. Натянуто заулыбался в самое ухо прохрипел:

- Что-то сбываешь, или, может, ищешь?

Юрий отступил от него, но ответил:

- Продать хочу...

Тот кивнул головой, вопрашая: что?

Юрий растянул карман тулупа, однако продолжая рукой придерживать бутылку. Мужчина заглянул, прицокнул языком, что скорее всего значило, что хороший товар:

- Целая?

- Три глотка только отпил....

- Что просишь?

-Хлеб, - не раздумывая ответил Юрий. Столько дней проведенные практически совсем без еды давал о себе знать, сейчас за хлеб и душу бы продал.

- Две булки, - прищурился усатый, - по рукам?

Юрий не стал торговаться, согласно кивнул. Они прошли по пустой улице вниз к набережной, завернув в один из небольших проулков и, пройдя его, оказались на широком проспекте. Усатый показал Юрию на несколько трамваев и сказал ждать здесь. Трамваи, вплотную стоявшие друг к другу, были заваленны снегом, как огромные сугробы. Из - под снежные шапки причудливо над оконцами свисали ровные и изогнутые прозрачные сосульки.

- Эй, - в скором времени окликнул Юрия усатый, - держи.

И он чуть приоткрыл край тряпки, в которую были завернуты две буханки. Юрий достал бутылку и подал ему. Усатый рывком схватил ее, спрятал за пазухой и мгновенно исчез.

Юрий откинул тряпку. Буханки, довольно увесистые, плотные, но непонятного земляного цвета. Он наклонился и понюхал их, пахло хлебом и машинным маслом. Нетерпеливо, как даже сам от себя не ожидал, оторвал кусок и положил в рот; в желудке всё заклокотало, засосало, голод превратился в зверя, вырываясь наружу, и Юрий, засунув кусок в рот и проглотив не жуя, впился в буханку зубами.

Вдруг он ощутил на себе пронзительные неподвижные взгляды. Замер, не поднимая головы, с куском в зубах, прикидывая в голове, кто это может быть. Взгляды сверлили его, он это чувствовал. Отпустив хлеб, так и не откусив, резко замотал и прижав к себе, повернул голову. На него смотрели три пары детских глаз. Долговязая сгорбленная девочка-подросток в мужской ушанке поверх своей красной шапочки, и чуть пониже её мальчишка в пальтишке и валенках, они держали нитку саней. На санях сидела, поджав ноги и свесив голову, женщина. Сзади них стоял ребенок, замотанный в огромный красный платок, перевязанный под грудь.

Мысли запрыгали быстрыми горошинами